Что-то случилось

В детстве ко мне дважды приставали, один раз то был мальчишка постарше меня, но, думается, это не в счет. В другой раз – девчонка постарше, из нашего же дома, она притворялась, будто борется со мной, а на самом деле хотела меня раззадорить и ощутить мою восставшую плоть. Этот случай безусловно стоит принять в расчет – ведь я тогда ощутил большое удовольствие. Мне посчастливилось. Я жаждал, чтоб она проделала это со мной снова, и в радостной надежде кружил вокруг нее. Она больше на меня и не поглядела. Бедный я, бедный. Трудно поверить, что при такой сексуальной чувствительности все-таки не можешь разрядиться. А чем, в сущности, это кончается? Мы не помним. Это улетучивается из памяти. Пенни не приходится напоминать, чтобы она подняла ноги, и не опускает она их дольше всех, и не жалуется, что ей больно или утомительно. Пенни молодец. Она все еще берет уроки танцев (это, наверно, помогает), уроки пения и ходит на гимнастику. В тридцать два года она все еще мечтает стать знаменитой травести, Ширли Темпл. Весной у меня недолго была высокая красотка двадцати шести лет, малость с приветом, недоучившаяся студентка из Анн Арбор, штат Мичиган, с которой я познакомился на праздновании Рождества, устроенном Фирмой. Она доходила в два счета и ноги задирала прямо к небесам от того места, откуда они растут, и сколько надо, столько их и держала. Мне это нравилось: нравилось, что она такая скорая, и зад ее ощущать коленями тоже нравилось; я чувствовал, что заполучил девочку экстра-класс. Она пронзительно вскрикивала, и приходилось зажимать ей рот. (Слушать ее скоро становилось утомительно. По-моему, когда двое занимаются этим делом, каждый тут сам по себе, и не верю я, что хоть кто-нибудь всерьез думает иначе.) Она оказалась занудливой и скучной. Слишком много было у нее свободного времени. Ее смешили мои подвязки. Не мог я потерпеть, чтобы какая-то ошалелая от травки выскочка так нахально потешалась над представителем рода Слокумов (она и вправду употребляла наркотики и оттого становилась еще надоедливей), и я стал с ней груб и небрежен. Я измывался над ее невежеством и провинциальностью. (Она и вправду мало что знала.) А ей все на свете казалось прелестным.

– Правда прелесть? – говорила она.