Что-то кончится, что-то начнется

Геральт обошел стол, чокаясь, подставляя спину для поздравительных хлопков и щеки для поздравительных поцелуев. Наконец он приблизился к месту, где к покинутому Цири Галахаду подсел Лютик. Галахад, вперившись в кубок поэта, что-то рассказывал, а поэт щурил глаза и притворялся заинтересованным. Геральт приостановился за ними.

— Сел я тогда в ту лодку, — говорил Галахад, — и отплыл в туман, хотя признаюсь вам, господин Лютик, что сердце замирало во мне от ужаса… И сознаюсь вам, что тогда усомнился. Подумал, что настал мой конец, сгину неминуемо в той мгле непроглядной… И тут взошло солнце, заблестело на воде как… как золото… И увидел я пред очами моими… Авалон. Ибо это же Авалон, правда?

— Нет, — отвечал Лютик, наливая. — Это Швеммланд, в переводе «Болото». Пей, Галахад.

— А замок… Это ведь замок Монсальват?

— Ни под каким видом. Это Розрог. Я никогда не слыхал, сынок, о замке Монсальват. А если я о чем-то не слышал, значит, ничего такого не существует. За здоровье молодых, сынок!

— За здоровье, господин Лютик. Но ведь тот король… Разве он не Король-Рыбак?

— Хервиг-то? Факт, любит порыбачить. Раньше любил охоту, но с тех пор как его охромили в битве под Ортом, верхом ездить не может. Только не называй его Королем-Рыбаком, Галахад, во-первых, потому что очень глупо звучит, а во-вторых, потому что Хервигу может быть неприятно.

Галахад долго молчал, поигрывая полупустым кубком. Наконец тяжело вздохнул, огляделся.

— Вы были правы, — прошептал он. — Это только легенда. Сказка. Фантазия. Короче говоря — вранье. Вместо Авалона обычное Болото. И неоткуда взять надежды…

— Да ну, — поэт ткнул его локтем в бок, — не впадай в уныние, сынок. Откуда эта паршивая меланхолия? Ты на свадьбе, веселись, пей, пой. Ты молод, вся жизнь впереди.

— Жизнь, — повторил рыцарь в раздумье. — Как так, господин Лютик? Что начинается, что кончается?

Лютик глянул на него быстро и внимательно.

— Не знаю, — сказал он. — Но если я чего не знаю, то никто не знает. Вывод — ничто никогда не кончается и ничто не начинается.

— Не понимаю.

— И не должен.

Галахад снова подумал, морща лоб.

— А Грааль? — спросил он наконец. — Что с Граалем?

— Что такое Грааль?

— То, чего ищут, — Галахад поднял на поэта оттаявшие глаза. — Самое главное. То, без чего жизнь перестает иметь смысл. То, без чего она неполна, незаконченна, несовершенна.

Поэта выпятил губы и посмотрел на рыцаря своим знаменитым взглядом, в котором высокомерие смешивалась с веселым доброжелательством.

— Ты целый вечер, — сказал он, — просидел рядом со своим Граалем, недоумок.

XIV

Около полуночи, когда гости уже стали вполне самодостаточны, а Геральт и Йеннифэр, освобожденные от требований церемониала, смогли спокойно посмотреть друг другу в глаза, двери с грохотом отворились и в залу вступил разбойник Виссинг, известный всем под прозвищем Цап-Царап. Цап-Царап имел около двух метров росту, бороду до пояса и нос, формой и цветом напоминающий редиску. На одном плече разбойник нес свою знаменитую палицу Былинку, а на другом — огромный мешок.

Геральт и Йеннифэр знали Цап-Царапа с давних пор. Ни одному из них не пришло, однако, в голову его пригласить. Тут явно поработал Лютик.

— Здравствуй, Виссинг, — сказала с улыбкой чародейка. — Мило, что ты о нас вспомнил. Будь как дома.

Разбойник изысканно поклонился, опираясь на Былинку.

— Много лет радости и кучу детей, — провозгласил он громко. — Вот чего желаю вам, дорогие. Сто лет и счастья, да что я болтаю, двести, курва, двести! Ах, как я рад, Геральт, и вы, госпожа Йеннифэр. Я всегда верил, что вы поженитесь, хоть вы вечно ссорились и грызлись что твои, с позволенья сказать, собаки. Ах, курва, что я несу…

— Здравствуй, здравствуй, Виссинг, — сказал ведьмак, наливая вина в самый большой кубок, какой нашелся поблизости. — Выпей за наше здоровье. Откуда прибыл? Ходили слухи, что ты сидишь в темнице.

— Вышел, — Цап-Царап выпил залпом, вздохнул глубоко. — Вышел под этот, как бишь его, курва, залог. А тут, мои дорогие, для вас подарок. Держите.

— Что это? — пробормотал Геральт, глядя на большой мешок, в котором что-то шевелилось.

— По дороге поймал, — сказал Цап-Царап. — В цветнике надыбал, там, где стоит та голая баба каменная. Знаешь, та, которую голуби обосрали…

— Что в мешке?

— А, такой, как бы это сказать, бес. Поймал его для вас, в подарок. У вас тут зверинец есть? Нет? Так набейте из него чучело и повесьте в сенях, пусть гости дивятся. Хитрая скотина, доложу я вам, этот бес. Брешет, что его зовут Шуттенбах.