Что такое любовь?

Но без свободы действительно нет любви! Вреднейший яд, от которого любовь падает замертво – это победившее ее страдание, страдание человека, цепляющегося за другого человека, в другом, и только в нем ищущего своего спасения. Утонувший в страданиях неспособен дарить радость, мертва его чувственность, да и щедрость души проваливается в тартарары, и ничего, кроме мольбы о тепле, и обиженных слов не способны произнести уста. Страдающий невольно ориентирован только брать, а если и дает, то одни стенания и плохое настроение, но не радость слияния. Парадокс и в том, что попавший в капкан страданий становится ненасытным, неутолимым и слепым к проявлениям любви, обращенной на него. Всего страдальцу мало – и доброта не утешает, и поцелуи не греют, и признания в любви не успокаивают, будто разверзлась бездна, где все белое превращается в черное. Устает в конце концов человек от себя самого, но устают от него и те, кто рядом. И тогда уставшим от чужих страданий зачастую выбрасывается флаг капитуляции любви, флаг спасения своей нервной системы. «Свобода!» – начертано на том знамени. Свобода…

И не ведают двое любящих, что убивали любовь вдвоем. И хотя громко стенал, быть может, только один, и вслух не страдал другой, оба утеряли способность дарить любовь. И она умерла, зачахнув за тюремной решеткой обоюдной несвободы, лишившись эротических радостей.

Да, любовь свободна… И страданиями расплачиваются люди за требовательность, поправшую свободу, и за свободу, пренебрегшую требованиями любви.

Люди хорошо знают, какое счастье или несчастье в поисках сексуальных радостей таит в себе любовь и даже легкая связь. А потому порой бегут от любви не только в объятия необязательных отношений, в которых действующими лицами все же являются два живых человека, – а где живое, там разве предскажешь, что происходит в душе другого? Нет, есть бегство и к самому себе – есть любовь, хранимая для себя, любовь, что остается тайной даже для того, кто вызвал чувство любви. Любить, не общаясь с любимым, не держа его в объятиях, любить образ, тень, фантазию и испытывать сладость любовного желания, радость от случайного взгляда, от силуэта, мелькнувшего на улице. Любить и писать стихи о любовном чувстве, про которое любимый знать ничего не знает, от которого ему ни жарко, ни холодно, – ни радостей, ни страданий, ни помощи, ни помех. Ничего! Такая вот любовь – любовь в себе, любовь без сексуальных контактов.

Такую любовь в себе воспевает не кто-нибудь, а Петрарка. И сколько поэт доставляет нам, читающим его сонеты, наслаждения! Какое возвышенное находим мы сердце, сколь глубока психологическая насыщенность его чувства, и главное – как Петрарка постоянен. Ничто не мешает Петрарке любить – ни бесконечные беременности Лауры от ее законного мужа, ни появившаяся прядь седых волос, ни отяжелевшая походка. Более того, даже смерть не властна над соловьем любви. Нет Лауры, а Петрарка продолжает любить и петь о любви.

А я взяла и подумала – хотела бы я быть Лаурой? Хотелось бы, чтобы любили меня так, как Петрарка любил Лауру? Нет! Я не хотела бы быть Лаурой. Такой далекий воздыхатель, который мне и гвоздь в стенку не вобьет, не то чтобы прийти и повесить на него свой плащ, и утешить в беде или закружить мне голову земным сладким поцелуем, оставляет меня, так горячо им любимую, одну-одинешеньку на всю мою долгую жизнь. Что мне его стихи, если я мертва и прожила свою жизнь без него, не согретая им, не любимая им в плоти моей. Зачем мне его бессмертная слава, коль я не одержимая тщеславием, а простая смертная, жаждущая понимания, защиты и любовных радостей, живая женщина – Лаура? Не пришел он ко мне, хотя и пел о любви ко мне. Не стал он моим и не стала я его.

Право, больше было радостей многим женщинам от раскомплексованного, любвеобильного Гуляки Ж. Амаду, чем одной-единственной Лауре от пронесенной через века любви Петрарки. Любовь Петрарки – непарная форма общения и сродни менее романтической любви престарелых девиц и несчастливых жен к телу Иисуса Христа.

И позиция Петрарки, при всем ее очаровании, не безобидна. Пожизненная привычка любить не женщину из плоти и крови, а лишь плод фантазии, дает любящему заманчивую возможность в мечтах повелевать возлюбленной, заставлять ее вести себя так, как снится мечтателю соответственно его ожиданиям и его чувствам. Но оставьте такого влюбленного хоть раз наедине с реальной Лаурой, и ничто на свете не обеспечит Петрарке поведения Лауры, соответствующего его сто раз проигранному в мечтах сценарию. Она ведь женщина живая, со своими представлениями, своими ожиданиями, со своими привычками, а главное – мечтателя совсем не знающая. И какие тогда возникнут сложности! А их еще и преодолеть надо, храня любовь.