Что сказал табачник с Табачной улицы

— А-а-а-а!.. — Джоанна билась растрепанной головой об открытую решетку окна. — Всех перевешаю! Дождетесь! Дождетесь!..

Полено ударило зазевавшегося Дика по щиколоткам, он упал, но стал на четвереньки, потом поднялся на ноги и, выставив меч, двинулся на толпу. Все разбежались.

В железных доспехах, он тяжело ворочался посреди двора, но догнать никого не мог и вызывал общее веселье.

Из пристройки притащили сеть, растянули по двору на шестах. Завели. Сначала в нее попал поскользнувшийся Хаксли, под общий смех его вытряхнули и набросили сеть на Дика. Солдаты с шестами быстро побежали навстречу друг другу, и всё было кончено. То бесформенное, что ворочалось в луже посреди двора, даже отдаленно не напоминало готового к бою рыцаря.

— Раз-з-зойдись, задавлю! — раздался веселый крик. Круглоголовый, тот, что первый метал поленья, пробежал через двор, ударил барахтающегося Дика ногой в незащищенное железом подбрюшье, перепрыгнул через него и отбежал.

— Простите его, ваша милость! Он же глупый, глупый! Он как деревенский дурачок… Его нельзя бить! — в окне рядом с Джоанной возникли женщины, они махали руками и что-то кричали, потом появился солдат и закрыл ставни.

Дика погрузили на тачку и, весело галдя, покатили к воротам. Тачка прыгала на мерзлой земле, прыгали в глазах у Дика голубое небо в тучках, яркое солнце, выбитый кирпич подворотни, зубья поднятой решетки и опять яркое солнце. Тачку наклонили, спеленатый сетью Дик выкатился на дорогу. Он долго вертелся, пока не освободился и не встал.

Обитатели замка торчали на стене. Сэр Оливер плакал, о чем-то просил дядюшку.

Дик побежал к возу, на котором из сена торчали вилы, но мужик хлестнул лошадь, и воз отъехал.

— Сними шпоры, смерд. — Дик сдул кровь из разбитого носа. — Ответишь перед королевским судом!

— Иди, иди! Я королевских солдат не убивал… — дядюшка для громкости сложил ладони рупором.

— Не успел… Урод лысый!

— Иди, иди, умница. На галеры собрался. Мало, так я добавлю!

Дик помахал согнутой в локте рукой, сплюнул красной слюной и, пытаясь не хромать, быстро пошел прочь. Он шел по той же дороге, по которой уезжал во главе отряда всего три дня назад.

Так же кричали петухи в деревне под горой.

Он прошел несколько шагов и заорал псалом. Он орал его что было силы, пытаясь вложить в него всю переполнявшую его ярость. Когда не хватало воздуха, он останавливался на полуслове, втягивал воздух разбитым носом и орал опять.

Днем пошел снег. Мягкий и густой. Ветра не было. Было тихо. Только шорох снежинок, покрывающих землю, белый замок, белая деревня под горой, белая дорога. Дик вылез из-под елки, где он сидел, и вышел на дорогу, на которой не было следов.

На рассвете Дик бежал через поле к деревне. Снегу было немного, через него пробивалась жухлая трава. Было холодно. Бесформенная рыжая бороденка и усы, отросшие за эти дни, обросли сосульками. На бегу Дик колотил себя руками по бокам и по груди, кожаная куртка и тряпье грели плохо. Впереди замаячила вышка из жердей наподобие той, что он когда-то штурмовал, и Дик взял вправо. Иногда на таких вышках мужики оставляли караулы, с которыми лучше было не вязаться. И на этот раз из-под вышки залилась собака.

— Заплутался? Давай сюда, ваша милость, — приказал мужской голос и, видно уловив в фигуре Дика нерешительность, добавил: — Давай, давай, а то в колокол стукну.

Дик заскучал глазами, выругался и, не меняя скорости бега, потрусил к вышке.

— Чего тебе, ну чего тебе? — крикнул он на ходу.

— А того, что ступай отсюда, ваша милость… Нечего вам здесь делать…

— Раб, смерд! — Дик чуть не плакал. От холода он не стоял на месте, все время прыгал и приплясывал. — Что я тебе сделал?

— А то-о-о…

— А что?

— А то… Я зна-аю…

— Ах ты, — Дик поискал глазами камень или кусок мерзлой земли, — бочка навозная, кишка протухшая…

— А ну, не балуйте, — мужик вытащил откуда-то снизу огромный нелепый лук. — А то кра-де-е-е-тся…

Дик повернулся и побежал от вышки.

— Гы-ы-ы… гы-ы-ы! — кричал мужик, приплясывая от возбуждения. — Охо-хо-хо, эге-ге-ге! Зачем вокруг коптильни крутитесь! Я зна-аю!..

Дик пересек поле, съехал на заду в неглубокий овраг. На дне оврага на вросших в лед сломанных колесах стоял сброшенный когда-то с проходящей верхом дороги, обшарпанный, обитый драной кожей деревянный возок.

Дик, покрякивая от холода, забрался внутрь, забился в угол, набросав на себя многочисленное собранное здесь тряпье. Он привычно устроил себе гнездо, видно, этот возок был его жильем далеко не первый день. Он чуть повозился и затих. Это не было сном, скорее каким-то оцепенением, в которое он погружался на долгие дневные часы.

Сквозь затянутое пузырем оконце, глядевшее когда-то в спину кучеру, Дик видел, как раскачиваются голые ветки ольшанника, иногда на ветку садилась ворона, каркала и улетала. От влажного дыхания Дика пузырь в окне постепенно запотевал, и тогда в возке становилось темнее.