Что с нами происходит?: Записки современников

«Царь Федор Иоаннович» открывал линию спектаклей МХТ, которую Станиславский назвал историко-бытовой. Это определение выразительно характеризует все ту же программную, «высшую» (как уточнял режиссер) задачу — связать историю, бытие страны и быт человека, показать, как их расторжение, их дисгармония ведут к трагедии и гибели. Возникшие в критике в связи с этой репертуарной линией МХТ обвинения его в натурализме и бытовизме, конечно, не соответствовали действительности. В такого рода нападках (они и сегодня сохранились в арсенале противников Станиславского и его МХТ) отразилась лишь ущербность сознания, характерная для определенного круга «кочевнической» псевдоинтеллигенции, для апологетов «бездомности» и нравственной анархии (под видом свободы), для которых нет более страшных жупелов, чем понятия традиции, почвы, национальной самобытности, общенародного идеала, исторической преемственности… Станиславский никогда не был «натуралистом», он всегда боролся за тщательный отбор и глубокую содержательность каждой детали, каждого сценического штриха. Но он непримиримо противостоял тем, у кого натуральность русской жизни, безыскусность характеров на сцене вызывали раздражение или ярость.

Конечно, и Чехов стал родным Художественному театру, ибо в его пьесах сильно выразилась тоска по гармоническому, солидарному существованию людей, которые разобщены. Не певца сумерек и беспочвенности, не унылого скептика увидели и открыли в Чехове (в отличие от модернистов) Станиславский и Немирович-Данченко, а писателя, который призывал «менять все общими усилиями, мечтал о Человеческом с большой буквы, поэтизировал высокую культуру духа, мечты Человека, которому нужны не „три аршина земли“, а весь земной шар». В драмах Чехова Станиславский увидел способность пробуждать чувства, которые связаны с «нашими большими переживаниями — религиозными ощущениями, общественной совестью, высшим чувством правды и справедливости, пытливым устремлением нашего разума в тайны бытия».

Как известно, открытие Чехова состояло в обновленной полноте реалистического воспроизведения действительности, в том особом значении, которое придано в его пьесах общему течению жизни. В этом смысле он продолжил начатое Пушкиным, Островским, еще более сблизив драматургию с прозой, где индивидуальная судьба теснее сплетена с историческим, общенациональным бытием. Этот скрытый (но главный!) смысл чеховского творчества тонко угадал Станиславский: «Тончайшие ощущения души проникнуты у Чехова неувядающей поэзией русской жизни».

Талантом сценического созидания общего течения бытия и быта, гармонии взаимопроникновения бытия и быта, жизни в целом («ансамбля жизни», по определению одного из критиков) Станиславский владел в высшей степени. В открытии глубочайшего смысла такого «ансамбля» заключалась сердцевина эпохальной реформы, осуществленной основоположником Художественного театра.

Целостное воспроизведение действительности на подмостках, полнота взаимодействия мира и человека, утверждение через идею ансамбля идей единства, сплочения, взаимосвязи всего происходящего в жизни — одно из величайших завоеваний Станиславского. Он много сил отдал организации и сплочению Московского Художественного театра. Но надежды и цели его были гораздо шире и масштабнее. Он мечтал сплотить все «театральное дело», которое ему виделось разрозненным. Уже отмечалось в нашем искусствознании, что связующий пафос творчества МХТ преследовал цель — собрать человека на почве искусства. Но это безусловно неполная (и неточная!) характеристика.

Конечно, Станиславский мечтал о Человеке, в котором все должно быть прекрасно. Но он напряженно размышлял и о народе, о Родине, которые в его надеждах должны были обрести счастье, процветание. Только широко мыслящий патриот мог написать: «Искусство шире и смелее, чем думают педанты. Оно отыскивает красоту не только в пастушеских сентиментальных идиллиях, но и в грязи крестьянской избы». Судьба человека волновала его именно как судьба народная…

В лучших своих спектаклях Станиславский стремился не просто «собрать человека», но утвердить великое единство — народ. «Собрать народ» — патриотический смысл этой задачи и позволял художнику сказать, что «Художественный театр — мое гражданское служение России».

Да, Художественный театр и Россия для Станиславского существовали в нерасторжимом единстве. И труппа созданного им МХТ, артисты, режиссеры, художники — для него, конечно, тоже народ. Взаимодействие между ними, характер отношений, противоречия и пути их преодоления всегда привлекали к себе напряженное внимание Станиславского, волновали, тревожили его. Театр для него был еще и как бы малой моделью государства — с определенной иерархией власти, с законами, правами и обязанностями его «граждан».