Что не так с этим миром

Если мы возьмем дом в качестве образца, мы сможем в общем обрисовать элементарные духовные основы этой идеи. Бог – тот, кто способен сотворить нечто из ничего. Человек (по правде говоря) – тот, кто способен сотворить что-то из чего-либо. Другими словами, в то время как радость Бога – неограниченное творение, особая радость человека – ограниченное творение, сочетание творения с ограничениями. Поэтому удовольствие человека состоит в том, чтобы властвовать над условиями, а также быть ограниченным ими; быть наполовину управляемым флейтой, на которой он играет, или полем, которое он вспахивает. Весь азарт состоит в том, чтобы получить максимум от имеющихся условий; условия будут расширяться, но не до бесконечности. Человек может написать бессмертный сонет на старом конверте или изваять героя из камня. Но изваять сонет из камня было бы весьма нелегкой задачей, а сделать героя из бумажного конверта – почти вне сферы практической политики. Эта плодотворная борьба с ограничениями, когда речь идет о некоем легком развлечении для образованного класса, проходит под именем Искусства. Но у массы людей нет ни времени, ни способностей для изобретения невидимой или абстрактной красоты. Для массы людей идея художественного творчества может быть выражена только в идее, непопулярной в современных дискуссиях, – идее собственности. Обычный человек не может вылепить из комка земли человека, но он может разбить на куске земли сад, и, хотя он создает его из чередующихся грядок красной герани и голубого картофеля, он все равно художник, потому что он сам сделал выбор. Обычный человек не может нарисовать закат, цвета которого его так восхищают, но он может покрасить свой дом в тот цвет, который выберет сам, и пусть он красит его в желто-зеленый с розовыми пятнами, он все равно художник, потому что это его выбор. Собственность – это искусство демократии: у каждого человека должно быть что-то, что он может сформировать по своему собственному образу, как сам он сформирован по образу Божьему. Но поскольку он не Бог, а всего лишь образ Бога, его самовыражение должно иметь дело с ограничениями; что еще более правильно – с ограничениями строгими и узкими.

Мне хорошо известно, что слово «собственность» в наше время скомпрометировано испорченностью великих капиталистов. Послушать со стороны, так можно подумать, что Ротшильды и Рокфеллеры[70] были сторонниками собственности. Но очевидно, что они враги собственности, поскольку они враги ограничений. Они хотят не своей собственной земли, но земли других людей. Когда они сносят забор своего соседа, они также убирают и свой собственный. Человек, который любит маленькое треугольное поле, любит его, потому что оно треугольное; всякий, кто нарушает эту форму, давая этому человеку больше земли, по сути своей вор: он крадет треугольник. Человек, осознающий всю поэзию обладания, желает видеть стену там, где его сад граничит с садом Смита, изгородь там, где его ферма соприкасается с фермой Брауна. Он не может видеть форму своей собственной земли, если не видит границы своего соседа. Если герцог Сазерленд[71] стремится иметь все фермы в единоличном владении, то тем самым он отрицает институт собственности, точно так же, как мы сочли бы отрицанием института брака попытку собрать всех наших жен в его гареме.

VII. Свободная семья

Как я уже сказал, я предлагаю взять лишь один ключевой пример – институт, именуемый «домом»: раковину и орган семьи. Мы присмотримся к тому, как космические и политические тенденции ударяют по этой древней и уникальной крыше. Всего нескольких слов хватит, чтобы рассказать о самой семье. Я оставляю в покое спекуляции о ее животном происхождении и подробности ее социальной реконструкции; коснусь лишь ее очевидной вездесущности. Семья – безусловная необходимость для человечества; она, если угодно, ловушка для человечества. Только лицемерно игнорируя этот серьезный факт, можно исхитриться завести разговор о «свободной любви», как будто любовь – краткий эпизод, все равно что прикурить или насвистать песенку. Представьте, что всякий раз, когда человек закуривает сигарету, из колец дыма поднимается огромный джинн и следует за ним повсюду, как раб. Представьте, что всякий раз, когда человек насвистывает мелодию, он «низводит на землю ангела»[72] и должен всегда ходить с серафимом на веревочке. Эти устрашающие образы – лишь слабая аллегория того, что Природа сочетает с полом; и сразу же становится совершенно ясно, что человек не может быть свободным любовником: он либо предатель, либо связанный обязательствами человек. Второй элемент, лежащий в основе семьи, состоит в том, что последствия, хотя и колоссальные, появляются постепенно; сигарета порождает маленького гиганта, а песня – только маленького серафима. Отсюда возникает необходимость некоторой системы продолжительного сотрудничества, и отсюда возникает семья в ее полном воспитательном смысле.