Что я видел. Эссе и памфлеты

Выше находилось отделение тюрьмы, где заключенные могли питаться за собственный счет. Камеры там были побольше и менее чистые благодаря свободе, которая стоила шестнадцать сантимов в день. Обычно в тюрьме чем больше свободы, тем меньше чистоты. Эти несчастные так устроены, что чистота для них является знаком рабства. В платных камерах заключенные содержались по двое или трое. В одной было даже шесть человек. В ней какой-то старик с честным и спокойным лицом читал книгу. Когда мы вошли, он поднял глаза и посмотрел на меня с видом деревенского кюре, читающего свой требник, сидя на траве под открытым небом. Я безуспешно попытался узнать, за что был арестован этот goodman.[73] На выбеленной известкой стене карандашом было написано четверостишие:

В жандармерии,
Когда жандарм смеется и один,
Смеются все жандармы как один
В жандармери-и-и!

Ниже какой-то пародист добавил:

В Консьержерии,
Когда консьерж смеется и один,
Смеются все консьержи как один
В Консьержери-и-и![74]

Месье Лебель показал мне во внутреннем дворике место, где несколько лет назад убежал заключенный Боттемоль. Этому человеку оказалось достаточно прямого угла, который образовывали две стены на северной стороне. Он взобрался на крышу, используя лишь силу своих мускулов. Там он схватился за печную трубу. Если бы она согнулась под его весом, беглец бы упал и разбился насмерть. Затем он спустился во внешний двор и скрылся. И все это среди бела дня. Его удалось схватить во Дворце правосудия.

– Подобное бегство заслуживало большего успеха, – сказал мне месье Лебель. – Мне было почти жаль, когда его поймали.

Слева от входа во двор располагалось небольшое караульное помещение, предназначенное для командира охраны. Там стояли кожаное кресло и стол, заваленный разными папками и бумагами. За ним было пространство примерно девяти футов в длину и четырех – в ширину. Там раньше находилась бывшая камера Лувеля⁷. Стена, отделявшая ее от караульного помещения, была разрушена. На высоте примерно семи футов стена заканчивалась и начиналась железная решетка, которая шла до самого потолка. Свет проникал сюда только из коридора сквозь дверное окошко. День и ночь через эту решетку и окошко наблюдали за Лувелем, чья кровать находилась в углу. Тем не менее два охранника непрестанно находились внутри. Когда стену разрушили, архитектор решил сохранить низкую дверь с тяжелым круглым засовом и квадратной замочной скважиной, замуровав ее во внешней стене. Именно в таком виде она и предстала передо мной.

Я помню, как в ранней юности увидел Лувеля на мосту Менял в тот самый день, когда его везли на Гревскую площадь. Кажется, это было в июне. Ярко светило солнце, Лувель ехал в повозке с руками, связанными за спиной, в накинутом на плечи синем сюртуке и круглой шляпе на голове. Он был бледен. Я видел осужденного в профиль, весь его облик дышал свирепостью и неистовой силой, и в то же время было в нем что-то суровое и холодное.

Прежде чем покинуть мужской блок, месье Лебель сказал:

– Вот любопытное место. – И провел меня в довольно высокий сводчатый зал примерно пятнадцати футов в диаметре. Окон не было, и свет туда проникал только через дверь. Вдоль всего зала у стен стояли каменные скамьи.

– Вы знаете, где вы? – спросил месье Лебель.

– Да, – ответил я.

Я узнал знаменитую камеру пыток. Она была расположена на первом этаже зубчатой башни, самой маленькой из трех круглых башенок, выходящих на набережную. В центре высилось странное мрачное сооружение. Это было что-то вроде длинного узкого каменного стола со швами, залитыми свинцом, на трех каменных опорах, высотой примерно три с половиной, длиной восемь и шириной двадцать футов.[75] Подняв глаза, я увидел торчащий из свода массивный стальной крюк, покрытый ржавчиной.

Это было ложе для допросов. Туда клали кожаный матрас, а на него помещали заключенного. Равальяк провел шесть недель лежа на этом столе со связанными руками, пристегнутыми к длинной цепи, последнее звено которой было прикреплено к этому самому крюку над моей головой. Шестеро дворян и шестеро стражников охраняли его день и ночь.

Так же сторожили Дамьена. Он был привязан к этому ложу все то время, что длился его процесс. Дерю, Картуша, Ля-Вуазен допрашивали на этом столе. Маркиза де Бренвилье, полностью обнаженная, была прикована тут за руки и за ноги цепями⁸. Ее подвергли пытке водой так, что она воскликнула:

– Как вы собираетесь влить такую огромную бочку воды в такое маленькое тело?