Что я видел. Эссе и памфлеты

Маркиз, ярый легитимист, давеча встречался с доном Карлосом, сыном испанского претендента Карла V. Дон Карлос, которого приверженцы называли принцем Астурийским и будущим королем Испании, а европейская дипломатия именовала графом де Монтемолином, с изрядной долей разочарования наблюдал за тем, как его кузина донна Изабелла выходит замуж за инфанта Франсиско де Асиса, герцога Кадисского. При встрече он выразил маркизу свое удивление и даже показал письмо инфанта, адресованное ему, графу де Монтемолину, в котором было сказано дословно следующее: «Я даже не помыслю о моей кузине, пока ты будешь стоять между нею и мной»³.

Мы обменялись рукопожатием, и месье де Б. ушел.

Когда я возвращался по набережной Морфон-дю и проходил мимо массивных старых башен Сен-Луи⁴, у меня внезапно возникло желание посетить Консьержери. Не могу сказать, с чего мне вдруг пришла в голову такая мысль. Разве что, это было стремление увидеть воочию, как удается человеку обезобразить внутренность того, что столь прекрасно снаружи. Или же я решил заменить заседание в академии на визит в Консьержери по примеру Фредерика Леметра, который однажды, играя Робера Макера, вдруг заставил написать на афише, что в этот вечер вместо пятого акта будет идти балет⁵.

Итак, я свернул направо в маленький дворик, позвонил у зарешеченного окошка и, когда мне открыли, назвал свое имя. У меня при себе был отличительный знак пэра. Мне дали сопровождающего, чтобы он проводил меня всюду, куда мне захочется пойти.

Первое, что испытываешь, переступая порог тюрьмы, – это мрачное гнетущее чувство подавленности и духоты. Здесь не хватает воздуха и света. Тюрьма обладает каким-то специфическим освещением и запахом. Воздух тут больше не воздух, свет – не свет. Железные решетки имеют власть даже над столь свободными по своей природе вещами, как воздух и свет!

Мы вошли в огромный зал, служивший прежде караульным помещением Сен-Луи, а ныне разделенный перегородками на множество отсеков и приспособленный для нужд тюрьмы. Повсюду можно было увидеть стрельчатые арки, низкие своды и колонны с капителями; однако все элементы были обточены и сглажены лишенными вкуса архитекторами империи и реставрации. Эти наблюдения справедливы для всех помещений тюрьмы, ибо все здание было переустроено таким образом. Справа от входа, в пяте стрельчатой арки, образованной двумя стенами, еще сохранилось место, где караульные оставляли свои пики.

Помещение, в котором я непосредственно находился, было местом, где прежде осужденные готовились к казни. Слева располагалась канцелярия. Там сидел весьма любезный господин, заваленный папками и окруженный шкафами. Когда я вошел, он поднялся, снял свой колпак, зажег свечу и сказал:

– Месье, вероятно, хочет увидеть Элоизу и Абеляра⁶?

– Отличная мысль, черт побери, – ответил я.

Служитель взял свечу, вытащил зеленую папку, на которой было написано: «Месячные расходы», и указал на темный угол за большим шкафом. Там я увидел колонну с капителью, представляющую собой монаха и монахиню, стоящих спиной друг к другу. Монахиня держала в руке огромный фаллос. Сие произведение было выкрашено в желтый цвет и называлось «Элоиза и Абеляр».

Мой служитель вновь заговорил:

– Теперь, когда месье увидел Элоизу и Абеляра, он, вероятно, хочет осмотреть камеры приговоренных к смерти?

– Пожалуй, – ответил я.

– Проводите месье, – сказал служитель сопровождающему.

Затем он вновь погрузился в свои папки. Этому миролюбивому человеку было поручено ведение тюремных книг.

Я вернулся в приемную, по пути насладившись видом великолепного стола с изогнутой мраморной столешницей в стиле рококо, который так любил Людовик XV. Остальную часть безобразного помещения, выкрашенного некогда белой краской, скрывала темнота.

Затем я прошел через еще одну темную комнату, загроможденную деревянными кроватями, приставными лестницами, какими-то осколками и потертыми рамами. Сопровождающий, ужасно гремя ключами и засовами, раскрыл передо мной дверь и сказал:

– Вот, месье.

Я зашел в камеру приговоренных к смерти. Это была довольно просторная комната с низкими сводами и старинным каменным полом. Плиты известняка чередовались с плитами из сланца и кое-где вовсе отсутствовали. Достаточно широкое полукруглое окно с навесом, забранное решетками, пропускало тусклый свет. В комнате не было никакой мебели, кроме чугунной печки с рельефными украшениями времен Людовика XV, которые мешала рассмотреть ржавчина, и стоявшего у окна продавленного кресла с дубовыми ручками эпохи Людовика XIV. Кожаная обивка была порвана, и из нее торчали конские волосы. Печка стояла справа от двери. Мой проводник объяснил, что, когда в камере находится узник, сюда ставят складную брезентовую кровать. Один солдат и один тюремщик, которые сменяются каждые три часа, неотлучно находятся при осужденном. У них нет ни кресла, ни кровати, чтобы не было возможности уснуть, так что они вынуждены все время стоять.