Что, если мы поверим

– Спасибо. – Голос у Скотта был настолько растерянный, что мне стало не по себе.

– Вот и хорошо. Теперь перейдем к вам, мисс Маккензи.

Меня сразу бросило в жар. Я слышала, что профессор Коннел очень требователен и довольно откровенен в своей критике. Но именно этого я сейчас и хотела.

– Что я могу сказать, мисс Маккензи? – Профессор посмотрел на меня и закинул ногу на ногу. – Все, что я ранее перечислял, в ваших текстах есть. У вас острый слог, который там где нужно становится нежным и плавным. Ваши тексты ни с чьими не спутать, и это именно то, чего я так жду от своих студентов. Положите передо мной пять разных текстов, и я с точностью определю ваш. И поверьте, это самая лучшая похвала, на которую я способен.

Мои щеки пылали.

– Спасибо, – только и смогла я выдавить, надеясь, что Скотт всего этого не слышал. Как, должно быть, обидно проглотить сначала сокрушительную критику в свой адрес, а потом услышать, что до небес восхваляют другого. Очень неудобно получилось.

– Вы значительно продвинулись в технике «Показывай, а не рассказывай». Я вижу, что вы серьезно относитесь к заданиям и ставите себе высокую планку. Но все же скажу и вам: растворяйтесь еще больше – и ваши тексты будут вам благодарны. Не останавливайте себя. У вас есть чувство меры.

Я сглотнула ком в горле, и профессор Коннел остановился, он, кажется, понял, что я собираюсь что-то сказать.

– Да?

– Я просто иногда боюсь перегнуть палку, – начала я, глядя на узел его галстука.

– В каком смысле?

– Что этого может быть слишком много. В моих текстах. – Я помедлила, потом встретилась глазами с профессором, он пристально смотрел на меня. – Я знаю, что у меня есть талант, но проблема не в этом… Иногда мне кажется, что я не могу это контролировать. Это рвется из меня, и я просто пишу и не замечаю, что можно было короче…

– Кто бы вам это ни говорил, забудьте. Не обращайте внимания.

Кто бы вам это ни говорил…

Это была Джен, после того как я отправила ей новую главу «Притворяясь». Тебе не кажется, что это слишком? – Что именно, Джен? – Ну, не знаю… Ладно, забудь. На самом деле, хорошо вышло.

Я вздрогнула, когда профессор Коннел продолжил:

– В сочинительстве нет никакого «слишком». Ответьте мне на один вопрос, мисс Маккензи. Вам хотелось бы, чтобы читатели запомнили то, о чем вы пишете?

Что за вопрос… Конечно хочу!

– Да.

– А какие тексты других авторов запоминаются вам больше всего? Я уверен, вы много прочитали за свою жизнь. И невозможно ведь запомнить их все. Подумайте, какие из них остались в вашей памяти.

– Те, которые причинили боль, – тихо ответила я, а профессор удовлетворенно кивнул:

– Вот видите! – Он засмеялся. – Так вот пишите и делайте людям больно. В литературе и в музыке вы можете делать это безнаказанно.

Я невольно улыбнулась.

– Я советую это вам обоим. Сейчас у вас есть такая возможность. Пробуйте, не сдерживайте себя. И если вам покажется, что уже «слишком», заткните своего внутреннего критика и, не останавливаясь, пишите дальше. Только так можно обрести собственный голос.

Когда мы попрощались и вышли, слова профессора Коннела все еще звучали у меня в голове. Я не сделала ни одной пометки в своем блокноте, но этого и не нужно было. Я запомнила каждое слово.

Скотт выглядел невозмутимым, но сжатые губы выдавали, что он чувствовал обратное. Мне хотелось что-нибудь сказать ему, но я не знала что. Мы ни разу не заговорили о моем письме, о котором я сейчас, спустя три дня, конечно же, отчаянно жалела. После того как мы вышли из аудитории, молчать было невыносимо.

– Скотт?

Он поднял голову.

– Мне очень жаль.

– Что именно?

– Ну, что тебе пришлось услышать сейчас.

– А тебе-то не все равно?

– Не совсем, – начала я, но запнулась. – И я очень сожалею о пятнице. Правда, очень. Это все алкоголь, иначе бы я… Ох, вот черт…

– Все ок, – прервал меня Скотт. Он посмотрел мне прямо в глаза: – Я прочитал твой мейл. И я не помню… Мало что помню о той ночи. У нас с тобой было?..

– О боже, нет! – Мой голос зазвенел громче, чем хотелось бы. – Это был только поцелуй.

Мне хотелось пуститься в объяснения типа «я бы этого не допустила», но на самом-то деле это не было правдой. Я не совсем уверена, что в тот пятничный вечер сказала бы «нет».

Зачем я притворяюсь? Вероятность того, что я бы согласилась, однозначно выше.

– Хоуп, мне тоже очень жаль.

– Не стоит. – Я посмотрела ему в лицо: – Тебе не о чем жалеть. Я сама виновата, правда. И этого больше не повторится. Я оставляю тебя в покое, и да, я не собираюсь сообщать в прессу ничего из того, о чем мы говорили. Я могу заверить это письменно, если хочешь. Я действительно сожалею о произошедшем.

– Хоуп, я не хочу, чтобы ты оставляла меня в покое, – сказал Скотт.

И мое сердце замерло.

Скотту трудно было говорить.