Чосер

луг” – место, предназначенное для конных состязаний и лошадиных торгов, которое во

времена Чосера стало называться Смитфилдом, там устраивали рынок и ярмарку, а в рощице

вязов неподалеку – вешали преступников. Уже тогда Лондон был городом ярких контрастов.

Фицстивен пишет о том, как строилось управление городом, о тюрьмах, шерифах и судах.

Чосер тоже рос в оковах средневековых установлений, идущих “с незапамятных времен”.

Его поэзия чаще ассоциируется с весной, нежели с осенью, так как и сам он относил

себя к свежей, только что народившейся цивилизации, хоть Лондон и считался старше Рима.

В заключение своего очерка Фицстивен описывает бытовавшие в городе спортивные

развлечения и празднества. Театральные инсценировки евангельских сюжетов и

представления из жизни святых он упоминает наряду с петушиными боями, которые

устраивались школярами Шровтайда. Он описывает футбольные матчи и скачки, соревнования конькобежцев и стрелков из лука, а также игры с быком и травлю кабана

злыми псами. Описание подобных грубых развлечений дает повод Фицстивену порассуждать

и о вспышках ярости и жестокости у лондонцев, городские хроники полнятся

документальными свидетельствами о бунтах и смертоубийственных драках, с которыми

оказался лично знаком и Чосер. Фицстивен замечает также, что “к большим неудобствам

жизни в Лондоне можно отнести неумеренное пьянство некоторых глупцов и частые

пожары”. Так как подобное сетование мы не раз встречаем и в последующие века, вплоть до

нашего времени, мы имеем основание предположить, что город этот сохранил ряд

неизменных черт. Прямым доказательством чему служит и поэзия Чосера, где за приметами

и деталями четырнадцатого столетия различим вечный лондонский силуэт. Чосера увлекают

скопления людей и процессий. Кентерберийские паломники также образуют своего рода

процессию, а фигура “истинного и безупречного рыцаря” могла быть списана со святого

Георгия на колеснице карнавального шествия, двигавшегося по Корнхиллу и Чипсайду.

Чосера занимают также многообразие и контрасты мира, где так причудливо смешиваются

“высокое” и “низкое”. Его произведения многоголосы. И голоса эти словно соревнуются

друг с другом, как будто он вторит многоголосью лондонской толпы; а живость и

театральная выразительность его речи, возможно, порождены его наблюдениями над

непрестанной изменчивостью города.

Чосеру дороги каждое зрелище и видимое проявление жизни Лондона и его души, и

они служат для него источником наслаждения. Поистине он живописец Лондона.

В детстве Чосер жил возле церкви Святого Мартина в Винтри, и, несомненно, крестили

его там на следующий же день после рождения. Рядом находился большой дом из камня и

дерева, носивший название “Винтри”. В разное время в нем жили Джон Джизерс и Генри

Пикард – оба являвшиеся виноторговцами и оба ставшие лорд-мэрами Лондона. Но здесь же, в непосредственном соседстве, располагались харчевни и кабаки, посещавшиеся как

купцами, так и грузчиками с верфей; наибольшее оживление царило там с апреля по июнь, когда сцеживали молодое вино, и в ноябре – когда поступало выдержанное марочное. Один

из отрезков Темз-стрит назывался “Поварской ряд”, потому что, согласно лондонскому

историографу XVI века Джону Стоу, в то время (как и позднее) каждый зарабатывал на

жизнь строго своим ремеслом и никто не мешался в дела другого: “повара готовили мясо и

не торговали вином, а кабатчики торговали вином, но не мясом”.

Рос Чосер в атмосфере богатства. Описания тогдашних купеческих домов

свидетельствуют о признаках достаточного комфорта – пухлые перины, подушки, вышитые

занавеси и гобелены упоминаются в каждом из списков домашнего имущества. Современное

представление о средневековом доме сводится к воображаемым голым каменным стенам с

вонючей грязью по углам, но на самом деле дома зажиточных горожан в то время были

удобными, чистыми и красивыми. В деревянных ларях и шкафах хранилось столовое

серебро – непременный знак богатства, стены же украшались росписью и гобеленами.

Одежду хозяев отличало не только удобство, но и изящество. Юного Чосера можно

представить себе в шерстяных панталонах и длинной, до самых пят, шерстяной тунике, но

воссоздать в точности атмосферу и уклад родительского дома поэта теперь, по прошествии

стольких лет, мы, конечно, не можем.

В своем творчестве Чосер славит матерей, как нежных провозвестниц и проводниц

отцовской воли в обществе, где, по преимуществу, царит патриархат. Матери у него всегда

терпеливы и кротки, ласковы и покорны. Однако было бы неразумно судить об обстановке в

его родном гнезде, руководствуясь лишь его творчеством. В его поэзии проглядывает и

тенденция изображать женщин покинутыми, терпящими предательство, однако нет

свидетельств, что такую же участь испытала и Агнес де Коптон. Замечено, что отцы в

творчестве Чосера часто отсутствуют, но и из этого делать какие-либо выводы было бы

опрометчиво.

Однако отец Чосера сыграл заметную роль в его жизни в один решающий период, когда, будучи помощником королевского мажордома, он в 1347 году был призван выполнить