Чочара

Розетта ни слова не возразила: от усталости и она осмелела. Мы решили не прощаться с крестьянами, которые столько времени давали нам приют, да мы и не знали, куда они теперь попрятались; а затем, будто позабыв о пулеметах, не спеша пошли по тропе, ведшей к долине. Спускались мы с одной «мачеры» на другую, и по мере того как сходили вниз, нам все яснее становилось, что мы правильно поступили, решив не прятаться: больше не было слышно пулеметного треска, и все казалось спокойным; был прекрасный майский день, похожий на другие дни мая, припекало солнце, в воздухе стоял запах дикорастущих роз и разогретой пыли, кружились и жужжали пчелы, будто никакой войны и не было.

Но война была, и вскоре мы увидели ее следы. Сперва нам повстречалось двое солдат; я приняла их за американцев, скорей по разговору, чем по мундирам, которые я не знала. Выйдя из зарослей кустарника, эти два молодых парня, низкорослые и смуглые, подошли прямо к нам. Один из них сказал «хелло» или что-то в этом роде, другой же произнес какие-то еще слова по-английски, но я ничего не поняла. Прошли они мимо нас и, сойдя с тропы, стали взбираться на гору; а потом, согнувшись, с винтовкой в руках и в низко надвинутых шлемах начали пробираться сквозь заросли кустарника, не сводя глаз с вершины, откуда доносилось потрескивание пулеметов. Это были первые американцы, которых мы встретили, да и то мы увидели их случайно; впрочем, мне кажется теперь, когда я об этом снова думаю, что вся война — это одни случайности; все происходит без причины: сделаешь шаг влево — тебя убьют, пойдешь направо — и цел останешься. Я сказала тогда Розетте:

— Видишь, вот это американцы.

Она ответила:

— Я думала, они высокие и светловолосые, а оказывается, они маленькие и чернявые.

В ту минуту я не знала, что ей ответить, но потом убедилась, что в американской армии люди разные, не похожие друг на друга по внешнему виду: есть и белые, и негры, и блондины, и брюнеты, и высокие, и низкорослые. А эти двое, как я позднее узнала, были итало-американцы; таких тоже немало, по крайней мере в тех частях, которые захватили наши места.

Спускаясь ниже, мы натолкнулись на пункт Красного Креста, расположенный в тени рожкового дерева, в стороне от тропы. Там стояли носилки, шкафчик с лекарствами, тут же было несколько солдат; как раз в эту минуту двое из них несли к этому пункту на носилках своего раненого товарища. Мы остановились, чтобы взглянуть на этих двух солдат; они свернули с тропы и, видно, с трудом несли носилки, направляясь к перевязочной. Глаза у раненого были закрыты; он казался нам мертвым, но был еще жив, и те, кто его нес, разговаривали с ним, будто желая его успокоить и сообщить, что скоро придут на место; раненый слегка кивал головой, как бы в знак того, что все понимает и нечего о нем беспокоиться. Увидев все это здесь, на залитом солнцем склоне, на «мачере», где цветы росли чуть ли не по пояс солдатам, шедшим с носилками, я едва не подумала, что этот солдат вовсе не смертельно ранен, и даже солдаты эти вовсе не солдаты, а этот пункт Красного Креста вовсе не пункт Красного Креста; словом, все здесь показалось мне какой-то неправдой, все было странным и бессмысленным, и ничего нельзя было ни объяснить, ни понять. Я сказала Розетте:

— Ранен он из пулемета… могли попасть и в нас. — Думаю, я сказала ей это, чтобы убедить саму себя, что пулеметы действительно существовали и опасность была настоящей. Но тогда я сама не очень хотела в это верить.