Чочара

— Следуйте за мной до пещеры, будем пробираться туда, только смотрите не подымайтесь, ползите за мной.

Пещера, о которой он говорил, была как раз за шалашом, совсем маленькая, с низким входом. Крестьяне в ней устроили курятник. Мы поползли за Микеле и ползком забрались в пещеру, где очутились среди раскудахтавшихся кур, забравшихся с перепугу в самую глубь. Пещера оказалась чересчур низкой для того, чтобы в ней можно было встать во весь рост, и мы больше часа пролежали, прижавшись друг к другу, а наша одежда была вымазана в курином помете, и куры, вновь расхрабрившись, прогуливались по нашим телам. Вокруг пещеры то и дело раздавались взрывы, и тогда я сказала Микеле:

— Хорошо еще, что это мертвое пространство.

Наконец взрывы стали реже и потом совсем умолкли. Только слышна была вдалеке стрельба пушек, и снаряды теперь, можно сказать, пролетали над нами и разрывались в какой-нибудь деревне по ту сторону Сант-Эуфемии. Микеле сказал, что мины, которые били по шалашу, должно быть, выпущены не англичанами, а немцами, стрелявшими из горных минометов, и мы теперь можем спокойно выбраться наружу, потому что немцы прекратили стрельбу, а англичане в нас не стреляли. Так мы и сделали: выбрались из этой пещеры ползком, как и вошли в нее, а затем направились домой.

Был уже час дня, и мы решили перекусить — поесть немного хлеба с сыром. Но только мы стали есть, как прибежал к нам сынишка Париде и, еле переведя дух, сказал, что пришли немцы. Сперва мы ничего не поняли — ведь мы думали, что после такой стрельбы к нам должны были прийти англичане; я даже с ним спорить стала, ведь ребенок мог перепутать:

— Ты хочешь сказать — англичане?

— Нет, немцы.

— Да ведь немцы бежали.

— А я тебе говорю, что они сейчас к нам пришли.

Но тут появился сам Париде и раскрыл нам эту загадку. Действительно, пришло несколько отступавших немцев, и теперь они сидели в тени на соломе, под стогом сена, и никто не мог понять, чего они хотели. Я сказала Микеле:

— Ну что нам до немцев?.. Мы ведь ждем англичан, а не немцев… пусть немцы в собственном соку варятся.

Но, увы, Микеле меня не послушал: глаза у него загорелись, когда он услышал рассказ Париде. Думается мне, он и ненавидел немцев, и в то же время его тянуло поглядеть на них: сколько раз они встречались ему в дни своих побед, надутые и высокомерные, а теперь его искушало желание увидеть их в дни бегства и поражения. Он сказал Париде:

— Пойдем-ка, поглядим на этих немцев, — и направился вслед за ним.

И мы с Розеттой тоже пошли.

Немцы, как нам и сказал Париде, устроились в тени за стогом сена. Было их пятеро; сроду мне не доводилось видеть настолько изможденных и замученных людей. Они повалились на солому и лежали как попало, вытянув ноги и раскинув руки, будто мертвецы. Трое из них спали, а может, просто закрыли глаза, в то время как четвертый, лежа навзничь, уставился глазами в небо, пятый также лежал на спине, подложив себе под голову сноп соломы вместо подушки, и пристально глядел прямо перед собой. Я в первую очередь его и заметила: совсем белесый, с розовой и прозрачной кожей на лице, брови и ресницы почти белые, глаза голубые, а волосы светло-золотистого цвета, тонкие и гладкие. На посеревших от пыли щеках — будто следы от размазанных слез; в ноздрях черно от земли или другой грязи; губы потрескались; глаза обведены красными кругами, а под ними две черные полоски, как две царапины. У немцев, известно, мундир всегда в порядке, начищен да выглажен, словно только что от портного. А у этих мундиры мятые, пуговицы расстегнуты; казалось, даже цвет их одежды стал другим, будто ее обдало пылью и черным дымом. Чуть поодаль в кружок собрались беженцы да крестьяне и молча разглядывали немцев, словно присутствовали на невиданном зрелище. Немцы молчали и не двигались. Микеле подошел к ним поближе и спросил, откуда они пришли. Он заговорил с ними по-немецки, но белесый даже не пошевельнулся, как будто его затылок был пригвожден к подушке из соломы, и ответил ему тихим голосом:

— Можешь говорить по-итальянски… я знаю итальянский.

Тогда Микеле повторил свой вопрос по-итальянски, и тот ответил ему, что они пришли с фронта. Микеле спросил, что же случилось. Белесый, который лежал неподвижно, как паралитик, ответил ему, с трудом произнося каждое слово, угрюмым и усталым голосом, в котором, однако, чувствовалась угроза. Сказал, что они артиллеристы, два дня и две ночи их страшно бомбили и на воздух взлетали не только пушки, но и земля; под конец, когда большинство их товарищей было убито, им пришлось спасаться и бежать.

— Фронт теперь, — закончил он медленно, — не проходит больше у Гарильяно, он теперь севернее, и мы должны пробраться туда… на севере тоже горы, и там мы еще повоюем!

Как видите, хоть они и походили на мертвецов, а говорили по-прежнему о том, чтоб воевать и сопротивляться.

Тогда Микеле спросил:

— Кто же прорвал фронт, англичане или американцы?

И это был неосторожный вопрос, потому что белесый зло усмехнулся и сказал: