Чистый кайф

– А кто ты? Работать не хочешь, кривляешься перед народом, паясничаешь.

– Меня люди знают.

– Я хотела, чтобы ты соскочил с иглы.

– Да им жопу покажи – они счастливы будут. Тоже мне – нашел чему радоваться. Кому это важно, что они тебя знают?

– Мне.

– А тех ребят, которые в Сибири нефть искали в сороковых, в пятидесятых, – их они знают? Хоть одного из них помнят? А солдат в Чечне?

– Товарищ капитан, ты совсем охуел.

– Нет, это ты охуел. Вы все охуели.

– Майка, где тот пакет? Он мне нужен. Я сдохну сейчас.

– Его Слава забрал.

– Слава? Какой Слава?

– Краснодарский. Который Клея убил.

– Клоун долбаный, – повторил отец. – Как и твой Тагир. Правильно ему срок впаяли.

– Как впаяли? Когда?!

– Позавчера. За кражу в военном госпитале.

– Майка! Майка, блядь!!!

Потом я оказался в доме с гнилыми полами. Как туда попал – не помню. Помню, что пожилой орал насчет Майки, а я с ним торговался.

– За двадцать чеков покажу, где она. Нет, за двадцать пять.

Помню, как потом она от них отбивалась. Одного даже свалила с ног, но после этого ей прилетело от того мужика со стволом. Помню ее глаза, когда они тащили ее к «восьмерке». И потом, когда машина уже поехала от гаража. Майка все смотрела на меня, прижатая к окошку, беспомощная. Никогда не видел ее такой. Ни злости в глазах, ни обиды. Только удивление. Как будто она сама не верила, что такая хуйня может произойти.

– Двадцать чеков же обещал, – сказал я пожилому.

– Радуйся, что живой.

Он швырнул мне один пакетик и сел в поджидавший его «шестисотый мерс». Ростовских, видимо, больше не боялся.

Чек упал в лужицу вонючей жижи, подтекавшей из помойного бака. Пока я нащупал его, извозился в каком-то говне. Руки слушались плохо. Бахнуться этими руками было невозможно. Порвал бы все вены. Тут срочно требовался медик. Ну, или просто чел, у которого руки не тряслись, как у работяги с отбойным молотком. Своими руками я мог бахнуть эту дозу только гиппопотаму. Там бы я, наверно, попал. Но все равно бы не стал. Чек был один. Я бы за него удавился.

– Мам, ну ты же училась на медсестру.

У нее в глазах ужас. Я однажды вот так пересрался от Фредди Крюгера. Когда он своими лезвиями скрежетал. И эта его считалочка… «Пять, шесть, хуй уснешь, по-любак тебя найду», или как там. Бля, это было пиздец как страшно. А тут я сам для нее – Фредди Крюгер. Еще и руки в крови. Иголкой-то все равно от души потыкал, прежде чем домой приползти.

– Мне надо выступить, мам. Это важно. Во Дворце спорта сегодня… Я без этого не смогу.

То есть, на что она в тот момент смотрела – на то, что родила, нянчила, мыла, щипала нежно, гладила, чему улыбалась, молилась, ерошила волосы, чмокала, вдыхала сладкий запах своего молока, – все это теперь стояло перед ней. Все то же самое, но только в виде мрази со шприцем.

– Мам… Я подохну.

И потом ты идешь, спотыкаясь, в комнату к деду, берешь у него в комоде опасную бритву и приставляешь лезвие к своему горлу. Потому что иначе ее не заставить. И потому что ты Фредди Крюгер. Ты король, сука, лезвий.

– Толик… Не надо.

И ты превращаешь ее жизнь в последний круг ада.

– Мам, ну пожалуйста.

Как будто до этой минуты у нее жизнь была сахар. Но тебе похуй. Ты – последняя тварь.

– Мама!

Она плачет, плечи ее содрогаются от рыданий, но все, что тебя волнует, – это чтобы она попала.

И она попадает. В это истыканное иглами месиво.

И вы оба замираете там – мать и сын. Теперь снова единое целое. Вы вместе.

Зал закачался почти с первых тактов. Они как будто уже знали текст. Выхватили его из моей головы. «Со мною все нормально, ну и что, что кровь из носа. Со мною все нормально, просто я стал очень взрослым». Руки, тысячи рук взмыли над морем голов, и все они выдохнули вместе – «Со мной все хорошо, просто я забыл, как дышать. Я начал игру, но забыл, как играть».

Рэпчина раскачивал нас, крепкий, как все, что произошло со мной за последний месяц. Терпкий, как все, что я проебал. Дышать действительно было невозможно. Я мог только качать. И я качал, ворочал это яростное, ликующее море, не в силах остановиться, и море в ответ раскачивало меня, как будто знало, что остановка будет смертельной, что если я перестану читать – сразу все пойму, и это убьет окончательно ту малость, которая осталась от меня. Пойму, к чему я пришел. Что я теперь имею. Передо мной, как в клипе, мелькали то Майкины глаза, то улыбка Тагира, то мамино лицо, из которого вдруг ушел свет.

Жора не спиздел. Это был успех. Мой трек раскачал город.

* * *

Ноябрь 2016, Дортмунд