Чистые струи

— Ну да! — громко говорил Лесков, морщась и закусывая сайрой из консервной банки. — Ты мне это, Федя, брось! На хрена тогда жить, если не жить как следует! Почему же я должен горбиться для того, чтобы какая-то там манька мои башли в чулок прятала? Не надо! Не хочу, чтобы даже у манек загнивала душа. Вот говорят, что деньги — вода. Так это истинная правда! А вода застоя не любит, должна течь, журчать и услаждать нас в жажду. — Лесков потянулся к стакану. — Не в Америке живем, на черный день откладывать не обязательно. Всегда прокормимся — все учтено! Работаешь — получай, пошел в отпуск — получай, заболел — получай! Что еще? А на пенсию пошел? Без денег остался? Так вот, брат Федя. Социализм! Понимать надо.

А ты… Черный день! — Лесков даже передернулся. — Черный — он для всех, я так понимаю, будет не белым. Что же тогда: ты жри, а другие пусть тебе в рот смотрят?! В такой день я, Федя, истину говорю, палачом буду! Да! Головы буду рубить тем, кто сами жрут, а над другими смеются. Без суда и следствия — чик голову к чертовой матери! И тебе отчикаю, если таким окажешься… Не нужны такие социализму, а уж коммунизму тем более.

— Но и пропивать-то…

— А ты мне этим в нос не тычь! — слабо возразил уставший Лесков. — Если пью, что, конечно, случается, то деньги мои и считать тебе их нечего. Еще вопросы есть?

— Нет, — сказал Федя уныло. — Но все же пить не надо. Так вот, для радости…

— Да ты не оправдывайся, не оправдывайся! — пристально посмотрел на него Лесков. — Раз влип, навешал цепя на шею, терпи. Смазывай их и терпи. Я тебя за это не осуждаю, но и не жалею, потому что мне в чем-то туже, чем тебе.

Минуту провели в молчании. Миша Лесков поднял голову, отходя от каких-то своих дум, взгляд его просветлел, налился веселостью.

— Федь!

— А?..

— Ты в кабаке-то хоть бывал?

— Нет. В ресторане был один раз.

Лесков закашлялся, махая руками, словно крепко подавился.

— Да!.. — протянул наконец, еще больше выпучивая заслезившиеся глаза. — Тебе, кроме сказок, пока ничего рассказывать нельзя.

— Кабак — это и есть ресторан! — пояснил очнувшийся Петя. — А вот я там ни разу не был.

— Не брешешь?! — уставился на него Лесков. — Ну-у! — И так покачал головой, что Петя даже и пожалел, что ляпнул.

Лесков аж синим огнем воспламенился. Кабаки — это его вторая, после моря, стихия.

— Умные люди придумали кабаки! — начал он, всем своим видом требуя тишины и внимания. — И, заметьте, никогда их не отменят. Они нужны при любом строе, при любом правительстве! — Лесков потянулся сытым котом, изогнулся в спине — вот-вот тренькнет сломленный позвонок — и привалился к стене бытовки. Ослабил тело, чуть сгорбился. Забросил ногу за ногу. Тонким белым ногам его в парусиновых плотницких штанинах было так же вольготно, как чайным ложкам в объемистой семейной кастрюле. Образ жизни, который вел, осев на берегу, Миша Лесков, вычеркнул из его перечня необходимые всякому нормальному человеку вещи: носки, майки, даже шнурки. Казалось, и спичечный коробок его обременял: спички он носил в кармане россыпью, а зажигал их о брюки, для чего приседал и отставлял клиновидный зад. — Завидую тебе! Там будешь… — Лесков таким тоном произнес это «там», будто Петя направлялся, по крайней мере, в столицу Родины — Москву. — Если не секрет, сколько дубов берешь?

— Рублей сорок. Больше-то зачем?

— Чудак! Вот чудак! Да по-хорошему раз в кабак прошвырнуться — сотню выложить.

— …И все так ходят?

Лесков посмотрел на Петю протяжно и жалостливо.

— Нет, не все, конечно. Но имей в виду — десяткой не отделаешься. Я червонец только официанту выбрасывал.

— За что же ему?

— За услуги, братец, за услуги!

— Так ему за это, наверно, зарплату платят.

— Платят, платят! Ты не волнуйся очень-то, чего вскочил?.. Платят, да, понимаешь, не за все.

— А за что же не платят?

— Эх! — вздохнул бегемотом Лесков. — Поехать бы с тобой — узнал бы, за что им не платят! Где там наш Федя, стервец, душа заныла. Эх, милка моя, в этих… кирзовых! Лирики! Где она теперь, моя лирика, а?! Чего молчишь? В гвоздодере? В ящике с гвоздями? Или у тетки Машки в моей каморке? Свету хочу! Чтоб волны зеленые и братва — чистая, соленая, родная!

Петя подумал было, что Лесков сильно пьян, что это водка рвет его раскачивающуюся душу, но он ошибся. Лесков успокоился и смотрел теперь как-то виновато и понуро.

— Сходишь в ресторан, а, Петро? Прошу тебя — сходи в ресторан. Ради меня, ладно?

— Ладно, — пообещал Петя, прибрасывая в голове — сможет сходить взаправду или нет?