Чистые струи

Наверное, впервые Петя с таким горячим, но все-таки незаметным для глаз товарищей интересом слушал подобную болтовню. И стыдно было за всех — и рассказывающих и слушающих — немного, и сладко как-то.

К семи почти все разошлись. Остались двое — Миша Лесков и Федя Лыков, крепче других привязанные к Пете.

Лесков с виду и видный, и какой-то жуликоватый. Худющий, что топорище, длинный до нескладности, а вот лицо — ничего. Если глупостей не говорит. Этот Миша Лесков бросил якорь в Излучье после долгих скитаний по морям: ходил, говорит, за крабом, брал селедку, минтая. Но чаще всего вспоминал «райский остров Шикотан», славившийся сайрой и девчатами. В Излучье Лесков заехал года два назад — проведать какую-то свою тетку. А у тетки оказалась приятная для Миши страсть подыскивать ему «подходящих невест».

Федя Лыков — небольшой полупаренек-полумужчина, по состоянию здоровья оставивший любимое место помощника машиниста тепловоза. Странное у Феди лицо — узкое, длинное, а нос будто от другого лица — маленький и вздернутый. Нос этот подтягивал верхнюю губу, и казалось, что Федя напряженно ждет: вот-вот он чихнет, и губа уляжется на свое законное место.

Говорил, конечно, Миша Лесков. Он сейчас без этого просто не мог. Говорил шумно, с чувством, похохатывая и гудя в нос.

— Вот это жизнь, Петя! Когда шуршит в кармане, все бабы твои — и мягкие, и жесткие! Каких их только нет! Натоскуешься, наэлектризуешься в рейсе, ну а зато потом! — Миша закатывал свои выпуклые глаза и ерзал по скамейке острым задом. — Зато как вырвешься..

«Вырвешься!» Оно так и каталось у Пети в ушах это распаляющее и на редкость приятное слово.

— Тебе не понять! — подкалывал Лесков. — Засосал тебя вместе с потрохами этот чистенький жизненный омутишко. Мужик! Работяга! Нет, Петя, таких бабы не любят. Не любят, нет! — Миша сильно дернул головой, словно был очень зол на Петю и старался причинить ему боль. — Нет в тебе…

— Брось ты! — в сердцах огрызнулся Петя, что случалось с ним совсем редко. Даже кулаком пристукнул. — Тебя любят! Что ж тогда жены твои от тебя бегут?

Лесков засмеялся и шумно выдохнул:

— Пылкий я, Петя! Они меня просто боятся.

Федя Лыков тихонько смеялся, словно котенок мурлыкал. Он был безобидный и доверчивый. Двое детей уже, а все краснеет…

— Вот брешет! — засипел Федя полушепотом. — Он им денег не дает, они и убегают!

Лесков трагически посмотрел на Федю. Взгляд этот был долог и пугают. Петя внутренне подготовился дать отпор, если уж дойдет до рукоприкладства, но Лесков полез рукой куда-то под стол и с нажимом почесался.

— А зачем бабам деньги?! — сказал он. — На ветер пускать? Так мы это сами могем!

То, что все так вот обошлось, еще больше подняло Пете настроение. «Хорошие у нас в бригаде ребята! — подумал умиленно. — Спокойные, уважительные. Бригадира уважают, не кобенятся никогда, от работы не отказываются. Мастера уважают — и в глаза и за глаза. Не роются в нарядах, как другие, не ищут упущенную им где-то копейку. Вот и меня провожают — разве не приятно! И не жалко поэтому угостить по-человечески. Надюха даже не покривится, поймет. Она тоже людей уважает, хороший она человек. Вот и в дом отдыха отпустила… Да она даже лучше, чем я всегда о ней думал. Лучше! Повезло мне, чего там говорить. Может, если бы Лесков на ней женился, тоже другим человеком стал…

Эх, Надюха ты моя, Надюха! Ребятишек бы тебе парочку или трех. Кучерявеньких, как Пушкин, тепленьких, пискливых… — Петя ушел в себя и не слушал Мишу Лескова, хотя и глядел на него вроде пристально, как бы с полным вниманием… — Говорят, иногда бабы-то с отдыха в подоле привозят. Даже черненьких. Кому беда, а кому и радость. Вот жизнь… Мне, мужику, без ребятишечек трудно, а уж ей-то! Эх, Надюха, — мелькнула шаловливая мысль, шаловливая и щекотливая, — был бы бабой — привез бы тебе! — И опять почувствовал внутри сладкую мышкину возню: это ей, маленькой заразке, нравится! — А если бы… — И Петя даже сжался. Мышка пискнула и укусила за самый краешек сердца. — Нет! Я бы ее не отпустил… Никогда и ни за что! А как же она?.. Ну она — дело другое. Я же — мужик. Ну и что? Как что?! Женщина — дело святое. Все от нее. Все! Вся чистота жизни. Любой дом — дворец, если женщина чиста. Тогда и жить охота, и детей кучу. И работа, будь она трижды разнелегкая, не нарастит горба, не убьет… Женщина. Да, святое. Но сколько мужиков пропадает, спивается, когда их жены забывают про свое главное. Мужики чуткие. Не засекут, не застанут, а все равно поймут, когда в женщине пропало главное».

Сколько знал Петя таких спившихся мужиков. И жены их действительно были с кем-нибудь не против. Природа, видно, заложила в мужика какой-то безошибочный приборчик — чуть что, так даст сигнал, писк какой-нибудь. Ну не без этого: кому-то попадает и негодный аппаратик — то молчит в ясную минуту, то загудит не по уму… У Пети вот тоже поначалу жужжал непрерывно, будто проводку замкнуло.