Чистые струи

И до, и после завтрака Петю распирало совершенно непонятное волнение. А впрочем, впереди — огромный летний день с гомоном пляжей, весельем аттракционов, ароматами вин и пива, с чем-нибудь еще, на что он, просиживая в пустом читальном зале, не обращал внимания. Обида на жену теперь перерастала в чувство глухой, тихой ненависти. Пете вдруг показалось, что он ненавидел ее всегда — уравновешенную, ленивую в ласках и проявлении чувств к нему, необязательную в домашних делах, любящую сладко поспать и вкусно поесть.

Он вспомнил, как ревновал ее когда-то, и стало нестерпимо стыдно. Таких ли ревнуют! Неужели он такой уж залежалый лапоть, что опустился до подобного позора?!

Он не хотел больше думать о ней, но это от него не зависело…

Ей было тогда семнадцать, а его провожали в армию. Завтрашний солдат, уже третий день отчаянно веселый и самостоятельно обрившийся, опоздал на последний сеанс и стал стучать в закрытые двери клуба. Устав от этого бесполезного занятия, он присел на ступеньках и безмятежно уснул.

Разбудила наглая собачонка, беззастенчиво слизывающая веснушки с его неодухотворенного лица. Надюха держала в руках поводок и смеялась.

— Убери свою гадину! — взбурлил он от гнева.

— Чего злишься! Не укусила же… А ты не спи где не надо. Иди домой. Нет, правда, проводи меня — чего зря сидеть!

За дорогу они и трех слов не сказали друг другу. Собачка путалась под ногами, и Петя едва сдерживался, чтобы не пнуть ее.

— Какой-то ты непонятный! — вздохнула Надюха. — Живем рядом, а будто чужой…

Прижав ее к себе, он почувствовал встречную податливость мягкого горячего тела. Что-то шальное и воровское было в их быстрых поцелуях. Она стала задыхаться и, словно засыпая, тяжело оседала у него на руках.

Опомнился он к рассвету, испугался и стал ее тормошить. В летней кухоньке было сыровато и мрачно. На печке громоздились ведра и тазы, в которых готовили свиньям. На диване, ставшем свидетелем их легкомысленного поступка, валялось приготовленное к стирке белье.

— Не уходи!.. — сонно пробормотала она и сладко потянулась — большой недоразвитый ребенок… Он, расплачиваясь подступившим страхом, продолжал трясти ее. — Не бойся! — сказала она, одеваясь. — Никто не видел…

А он совсем раскис. Радость, накопившаяся в нем в связи с ожиданием начала службы, превратилась в кучку сырой золы.

Потом он получал письма — неглупые послания ждущей девушки. Долго не отвечал: не знал, для чего это нужно, не знал, что писать ей, что обещать… Потом как-то понял, что она действительно любит его, и то, что произошло с ними той ночью, произошло только от избытка этой бесхитростной любви.

Весь его десятидневный отпуск они провели вместе и робко строили планы будущей совместной жизни.

Пышной свадьбы не было. Посидели вечер всей многочисленной родней, пытаясь повеселиться, и началась их новая, простая и спокойная жизнь.

…А ревновать он ее начал все-таки не с потолка. Однажды, измученный дневным воскресным сном, Петя проснулся в испарине.

— Надюха, я сейчас душил тебя!..

— Значит, любишь! — зевнула она и свесила ноги с кровати.

— Нет, послушай! Будто прихожу с работы, а ты тут… целуешься…

— Сбесился! — хмыкнула Надюха. — Взбрело же… Я до тебя почти не целовалась, а уж теперь…

Почти! А ведь он думал…

Не сразу, но все же растормошил ее на признание. Был у нее художник из Хабаровска. Приезжал клуб оформлять. Как у них все было, чем кончилось — умолчала Надюха, заставив его мучиться в догадках. Но затянулась постепенно рана внутри. Засохла.

И вот теперь, вспоминая это, только это, Петя скрипел зубами. Он думал, что зря отравил жившую в нем безобидную ласковую мышку.

Потом Петя блаженствовал на раскаленном песке. Раскопав, вжимался в него, чувствуя непередаваемую сладость во всем теле. Это было так странно… Петя поймал себя на том, что провожает взглядами к воде всех красивых девушек и женщин.

А потом он встречал их, выходящих из воды, и тосковал. Он тосковал по светлому, легкому, вечернему и таинственному, как в кино…

7

Это был очень хороший ресторан, и на какое-то время Петя растерялся. Он глазел на колонны, холодильники, полированные шкафы, еще на что-то, что, вероятно, необходимо для обслуживания посетителей на должном уровне. Заграничный автомат щедро плескался заграничной музыкой, мужчины потягивали светлые, пузырящиеся газом напитки и улыбались женщинам. Официанты собрались за столиком в дальнем углу и что-то горячо обсуждали.

Петя двинулся на штурм почти пустого зала. Он тыкался от стола к столу, но везде торчали таблички: «Занято». И это тоже убивало в нем последнюю решимость.

— Пройдите на правую половину! — крикнули ему из оживленного рабочего угла. Петя послушно перешел и сел за самый последний столик, чтобы было поближе к выходу. Не дай бог, кто еще подсядет — это же выйдет мука: не так вилку взял, не так ложку…

«Отошью! — решил вдруг. — Вон сколько мест, пусть не наглеют».