Чистота

Он останавливается и, нахмурившись, вглядывается в туман. Он уже должен был выйти на Рю-Сен-Дени, чуть выше Рю-о-Фэр. Но вместо этого он… где? Эту улицу он вовсе не узнает. Может, зашел слишком далеко на север? Он ищет левый поворот, проходит почти полкилометра, прежде чем обнаруживает какой-то с виду подходящий переулок, идет по нему вперед, но с каждым шагом все больше теряет уверенность в правильности выбранного направления. Ему кажется, что он уже не в центре Парижа, а на изрытых колеями улочках Белема, и вдруг он видит поднимающиеся прямо над ним контрфорсы церкви, большой церкви. Святого Евстафия? Туман уже такой густой, точно дым от костра. Жан-Батист продвигается медленно, осторожно. Если это и в самом деле церковь Святого Евстафия, тогда он теоретически точно знает, где находится, но он боится, что вновь одурачен туманом и придется остаток ночи провести в блужданиях по неузнаваемым улицам, проходить мимо зданий, похожих на пришвартованные корабли.

Неожиданно впереди – звук шагов. Здесь есть кто-то еще, кто-то, кто, судя по быстрому и легкому постукиванию каблуков, совершенно уверен в том, куда идет. В звуке нет ничего зловещего, ничего откровенно опасного, но все же в душе инженера начинает ворочаться страх. Что за человек бродит по городу в такой час и в такую ночь? Может, это слежка? За ним следили от самых ворот Сент-Антуан? Жан-Батист роется в карманах в поисках чего-то, чем можно себя защитить, но не находит ничего страшнее кладбищенского ключа. В любом случае уже слишком поздно. Пелена тумана рассеивается. Фигура, тень, тень в плаще… Женщина! Женщина, погруженная в раздумье, потому что замечает Жан-Батиста только в метре от него – и сразу же останавливается. Три-четыре секунды они, замерев, глядят друг на друга с первобытной настороженностью, потом поза каждого несколько расслабляется. Он ее знает. Точно знает. Плащ, рост, прямой взгляд, озаренный странным туманным свечением, легким голубоватым светом, исходящим отовсюду и неоткуда. Но помнит ли она его? С чего бы?

– Я шел домой, – тихо, почти шепотом, говорит он. Она кивает, ждет. Она его помнит! Он видит, что помнит. – И заблудился.

– На какой улице ваш дом? – спрашивает она таким же едва слышным голосом.

– На Рю-де-ля-Ленжери.

– У кладбища.

– Да.

– Это недалеко, – говорит она. – Можно пройти через рынок.

Она смотрит на ту улицу за его спиной, на которую ему надлежит свернуть.

– Я видел тебя раньше, – говорит он.

– Да, – отвечает она.

– Ты помнишь?

– Вы были с музыкантом.

– А ты Элоиза, – говорит он.

– Вашего имени мне не назвали.

– Кайло.

– Кайло?

– Жан-Батист.

Он делает к ней шаг. Потом, через секунду, другой. Они стоят совсем рядом, отгороженные от мира туманом. Подняв руку, он дотрагивается до ее щеки. Она не вздрагивает.

– Ты меня не боишься? – спрашивает он.

– Нет, – говорит она. – А надо бояться?

– Нет. Нет никаких причин.

Его пальцы все еще трогают ее кожу. Он и сам не понимает, что делает, какая сила толкает его – его опыт общения с женщинами совсем невелик. Возможно, он ведет себя так, потому что она шлюха? Но в этот непредвиденный час слова вроде «шлюха», «инженер», «Элоиза» или «Жан-Батист» пусты, как яичная скорлупа.

– Так значит, поворачивать там? – спрашивает он, неожиданно придя в себя и опустив руку.

– Там, на углу, – говорит она.

Он бормочет слова благодарности и уходит. Рынок он находит довольно легко. Это уже город внутри города – с добродушным подшучиванием, с пятнами фонарей и лучин, хотя пройдет еще часа два, прежде чем здесь появятся первые посетители. По другую сторону рынка – угол Рю-о-Фэр, черная стена кладбища, влажные от тумана булыжники Рю-де-ля-Ленжери…

Когда он открывает дверь дома Моннаров, что-то проносится вверх прямо перед ним. Он возится у стола при входе, умудряется зажечь свечу. Рагу уже уселся у двери в погреб, прижав свою тупую мордочку к щели под дверью. Он поднимает на Жан-Батиста взгляд, словно ожидая от него помощи. Жан-Батист протягивает к щели руку и чувствует, как из-под двери тянет холодом, таким, какой ощущается в дыхании человека на последней стадии лихорадки. Инженер ставит свечу на дощатый пол у двери, но пламя тотчас съеживается и, прежде чем он успевает поднять свечу, совсем затухает.

Глава 12

Остаток ночи он лежит с ослепительной ясностью в голове, вызванной бессонницей и неизвестным напитком. Вновь и вновь вспоминает встречу с той женщиной, с Элоизой, но вот эта сцена делается непостижимой, и он входит в какое-то иное, полугипнотическое состояние, в котором видит, как медленно раскрывается настежь дверь погреба, а он, как завороженный, продвигается к площадке лестницы – лестницы, которую он раньше никогда не видел…

С первым лучом солнца Жан-Батист одевается. Дважды протирает зеркало рукой, прежде чем понимает, что черные точки вовсе не на стекле, а на его лице – награда за то, что держал месье Лису банку с краской. Воды для умывания нет. Выругавшись, он выбирается из дома.