Чистилище

А поздно вечером, при слабом свете голубого огонька над столиком ночного охранялы, Саша, обычно сдержанный, разговорился, рассказал полушепотом, как они с отцом на своей «Волге» в Крым поехали. «Папа хотел, чтоб я машину сам вел на серпантине, чтоб на обгоны шел. А мне весь год хотелось с мамой в Вологду. Там — Русь, прохладно, а здесь — жара. Привыкнуть не могу… Маму интересуют фрески в храмах. Она училась в Суриковке, когда отец при Академии Жуковского… Он обязательно в военное училище меня хотел отдать. Но там же после десятилетки. А если б я окончил школу, то мы бы с мамой… Я в университет бы, на истфак… И ничего уже он с нами не сумел бы… Поэтому после восьмого класса он сюда меня…»

Яша не ведал, что такое «серпантин», «Суриковка» и чем плохо моручилище, но слушал, не перебивая, примеривал к себе «на „Волге“ с папой в Крым»… Вздохнул, сказал недобро:

— Давай-ка спать.

— А?.. Почему? Ну ладно, спокойной ночи.

Утром, во время общего паломничества в гальюны, при взгляде на гололобых первокурсников дошло внезапно, что уже есть теперь кто-то ниже тебя, неопытней, растерянный и уязвимый. Вот мелочь, кажется, а все-таки приятно!

Во всяком запертом сообществе моды и поветрия легко распространяются. Татуировочная эпидемия на свежих первокурсников обрушилась. А свеженькие второкурсники охотно поделились опытом: «…берется туш и три иголочки…» Кто-то чуть заражение крови ни схватил, рука вздулась подушкой! Поднялся шум.

Всевидящий кап-три однажды, встретив Яшу в коридоре, подозвал, на руку покосился.

— Ну Фишман, Фишман, ты же умнее должен быть. — Курсант насупленно молчал. — Не хочешь быть умней других? — И хмыкнул зампострой довольно дружелюбно: — Ну что же… Сам смотри-и…

Так на второй круг взошла и по накатанному покатилась училищная жизнь. Как-то и легче стало, и трудней. Конечно, легче — ведь привычней. Ну а трудней — учебные нагрузки увеличились. Предметы новые: «Двигатели внутреннего сгорания» — ДВС, ТУК — «Теория устройства корабля» и «Приводы механизмов палубных орудий». Ведь выпускают младшими лейтенантами запаса первой категории. А еще — караул на главном подъезде. Салагам-первокурсникам рано туда. Четвертый курс — аристократы, выпускники, у них впереди — дипломная работа, госэкзамены. А третий курс и второкурсники — к подъезду. Повязка сине-белая на рукаве и боцманская дудка на груди вместо оружия: стрелять не станешь из нее, но свистнуть в случае чего — получится. Саша попробовал однажды — уши сверлит! Правда, ему наряд влепить пообещал зампострой.

— Федоров, что с тобой творится? — головой качал. — Ты хочешь, чтоб я отцу позвонил?

И в самом деле ведь что-то творилось!.. Он свистнул вслед какой-то девушке. Что все-таки было еще курсантской братии понятно. А вот когда длинная черная машина с военным номером воскресным утром зря его ожидала за углом — это уж было выше понимания. Чтоб в увольнение пойти и, не заглянув домой, где тебя ждут, рвануть куда-то? Да ведь, наверно, к бабе! Не по-людски. Не по-сыновнему! А, впрочем, нам-то что? Не собирать же комсомольское собрание? Пускай.

А между тем осень какая-то особая стояла в том году! Хотя, очень возможно, особой она стала потому, что Саша-Яша ее впервые в своей жизни разглядели. Была она скорей всего такой, как обычно, — не северной, листопадно-золотой, нет, южной, вполне вечнозеленой; и если «норд» злой не приносил дождя несколько дней, то розовые пахучие цветы олеандра появлялись, а парочки скамейки обживали.

Саша и Яша за обычай взяли друг друга навещать, когда один из них с боцманской дудкой при дверях стоял, чтоб чуточку развлечь, может быть, пряча в ладонь, на пару сигаретку выкурить.

В перерыв между двухчасовками Яша отбарабанил каблуками вниз по лестнице.

— Привет!

— Привет! По ТУКу что сегодня было?

— А, бимсы, полубимсы, стрингеры… Я потом дам тебе переписать. Вот гады, а?! — И кивок на троллейбус возле тротуара. — Ни девочек не видно, ни хрена.

— Ага. Ну прямо якорную стоянку себе здесь устроили! Послушай…

Друзья всего мгновение смотрели друг на друга. Закивали.

— Он, когда включит, только чуть дернется — и все. Электроцепь ведь разомкнется сразу.

— Да! И на штанге вон конец (так моряки всякую веревку именуют) до лапы якоря дотянется. Давай…

Однако — или почему-то — «электроцепь» не очень разомкнулась. Или водитель слишком резко с места двинулся? Или «конец» вдруг слишком прочным оказался? Но двадцатипудовый, гордый якорь дернулся, накренился и пополз, ломая деревянную подставку. «Конец», наконец, лопнул, длинная штанга, сорвавшись с провода, влетела по законам маятника в окно второго этажа и пошла сеять на асфальт то битое стекло, то гроздья слепящих искр.

Из этих судьбоносных для него секунд Яша еще запомнил, как водитель, выскочив на тротуар, по-бабьи прикрывал голову руками.

Потом, понятно, еще что-то было, но выпало оно. И уж потом — стояние в «предбаннике», перед огромной, как ворота, оббитой кожей дверью начальника училища. Оттуда доносилось громогласно: «Гнать обоих! Чтоб духу их здесь!.. А вы-то хороши… Куда смотрели?!»