Числа Харона

Станислав Вьонцек занял место на скамье свидетелей. Он держался очень прямо. Пальцы правой руки сжимали лацкан светлого пиджака. Этот жест был исполнен достоинства, контрастируя с поведением многих до сих пор допрашиваемых свидетелей, которые беспокойно ворошили пальцами, сплетали их, чтобы сразу же расплести, растягивали, вызывая характерный треск суставов, или нервно постукивали пальцами по столу.

Вьонцек владел руками, не позволяя, чтобы неконтролируемые движения выразили его слабость или беспомощность. Одна из них неподвижно лежала на столе, второй он держался за лацкан пиджака почти наполеоновским жестом.

— Пожалуйста, представьтесь, укажите ваш возраст и образование, — ободряюще улыбнулся свидетелю прокурор Шумило.

— Станислав Вьонцек, пятьдесят три года, четыре класса классической гимназии и два — слесарной практики.

В осанке камердинера чувствовалась какая-то военная выправка. Спокойствие у него сочеталось с лаконичностью и исчерпаемостью ответов, без всяких лишних подробностей, например о местонахождении гимназии.

— Спасибо, а сейчас расскажите нам о событиях пятницы 17 июня 1930 года, которые произошли в стратинском дворце.

— В тот день около девяти утра к дворцу подъехали три автомобиля из Львова. Журналисты хотели немедленно услышать от пана графа комментарии относительно неслыханной новости, которая была опубликована накануне в «Новом веке». Там было сказано, что пани графиня является еврейкой по происхождению.

— Им это удалось?

— Нет.

— Обвиняемый как-то принял журналистов?

— Господин граф пришел во дворец около десяти…

— Откуда?

— Не знаю.

— Итак, обвиняемый появился в дворце около десяти утра. Что было дальше?

— Придя во дворец, пан граф увидел толпу журналистов, которые, углядев моего хозяина, начали наперебой выкрикивать вопросы о его матери-еврейке. Граф выглядел озадаченным и явно не понимал, о чем идет речь. Тогда один из присутствующих прочитал ему статью из «Нового века», где речь шла о Леоне Буйко, который передал эту информацию в газеты. Господин граф, услышав такое dictum, не продолжил разговора с журналистами, а оставил их у дворца, сам вошел в дом и направился в свой кабинет. Там пан граф ознакомился с моими записями о вечерних телефонных звонках. Потом распорядился, чтобы я вынес журналистам хлебного кваса, после чего вышел боковой дверью, сел в машину, припаркованную за дворцом, и поехал.

— Ваша честь, уважаемые присяжные, — прокурор отвернулся от Вьонцека и вытащил из папки большой лист бумаги. — Только что упомянутые записи приложены мной к делу, у меня в руках копия. На листах записаны несколько телефонных разговоров, которые являются для обвиняемого неприятными реакциями на информацию о матери-еврейке. Хотел бы только обратить ваше внимание на то, что здесь содержится также шантаж со стороны покойного Леона Буйко. Упомянутый Буйко позвонил накануне обвиняемому и из-за его отсутствия приказал свидетелю записать следующее. Цитирую самое важное: «Это я написал письмо о жидовке Лейбах и направил в «Новый век». Но у тебя есть шанс избежать компрометации, если профинансируешь мои исследования. Тогда я тебя прощу, напишу опровержение и уничтожу материалы из регистрационного отдела. Буду ждать тебя только сегодня вечером. Приходи без российских прихвостней. Улица Задвужанская, 25, кв. 14. Только сегодня даю тебе единственную и последнюю возможность». Конец цитаты. Дальше продолжение записи Станислава Вьонцека. Цитирую: «P. S. Этот человек представился как доктор Леон Буйко». Конец цитаты. То есть, — прокурор обратился к свидетелю, — обвиняемый прочитал эти слова и тайно вышел из дома, не так ли?

— Именно так.

Прокурор Шумило замолчал и несколько раз прошелся перед скамьей для свидетелей. Было заметно, что он анализирует какую-то логическую связь и собирается задать решающий вопрос. Его молчание держало присутствующих в напряжении.

Вьонцек стоял неподвижно и с достоинством, однако духота в зале, казалось, донимала и его. Четыре шрама на его лице налились кровью и отчетливо выделялись на фоне бледных щек.

— Обвиняемый распорядился угостить журналистов хлебным квасом, — Шумило заговорил, когда присяжные начали нервно ерзать на стульях, — перед тем, как прочитал сообщение, или потом?

— После того.

— Итак, прочитанное не слишком его поразило, как вы думаете?

— Не знаю, не понимаю вашего вопроса, пан прокурор, — Вьонцек впервые отпустил лацкан пиджака и положил правую руку рядом с левой.

— Ибо, если бы это его поразило, он, видимо, не подумал бы о такой мелочи, как напиток для журналистов, которых он мог воспринимать как врагов, правда? Если бы он был возмущен сообщением, точнее говоря, шантажом Буйко, то немедленно выбежал из дома, несмотря на то что кому-то хочется пить, или нет! Что вы на это скажете?

— Я с вами согласен, — ответил Вьонцек.

— Итак, если предположить, что граф Бекерский виновен в убийстве, — прокурор обратился к присяжным, — можно было бы сказать, что он вышел с намерением его совершить, будучи абсолютно хладнокровным. С полным спокойствием поехал во Львов, чтобы убить Буйко, не забыв сперва угостить журналистов хлебным квасом. Уважаемые присяжные, это спокойствие может свидетельствовать лишь об одном — умышленном планировании убийства!

Шумило сел, показывая этим, что закончил допрос свидетеля.

— Veto! — воскликнул меценас Бехтольд-Сморавинский. — Этот вывод a posteriori логически несостоятелен. Мой знаменитый коллега делает вывод на основании того, что должно быть лишь конечным выводом! Ведь это замкнутый круг!

— Отклоняю, — судья Книпа перевел дыхание. — Обвинитель только пытается воссоздать обстоятельства, при которых могло быть совершено преступление. Теперь свидетель в вашем распоряжении.

Адвокат подошел к Станиславу Вьонцеку и заглянул ему глубоко в глаза.

— Не могли бы вы сказать, откуда эти шрамы на вашем лице?

— Моя законная жена когда-то поцарапала меня во время супружеской ссоры.

Смущенный этим вопросом, камердинер немного забеспокоился. Потерял свою военную выправку и лаконичность высказывания, добавив лишние слова «законная» и «супружеской».

— Вы можете сказать, чего касалась эта ссора?

— Это семейная тайна.

— Ну, ладно, — адвокат Бехтольд-Сморавинский усмехнулся. — Простите, я не стану вмешиваться в супружескую жизнь свидетеля из-за какого-то там рядового любопытства. Спрашиваю лишь ради успеха нашего дела. Должен сообщить свидетелю, что я владею письменной экспертизой судебного врача, одного из лучших специалистов в своей области, доктора Ивана Пидгирного, который, вспомните, с вашего согласия осмотрел раны во время допроса в полиции. Так вот, доктор Пидгирный считает, что эти раны выглядят как следы от ударов узким острым предметом, например шпицрутеном. Как вы можете объяснить слова доктора?

— Ногти моей жены длинные и острые.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть шпицрутен обвиняемого?

— Да.

— Вы видели, как он бил им других?

— Да.

— Он бил им своих слуг?

— Да.

— Кого, например?

— Кухарчука, горничную, конюха…

— А вас он никогда не бил?

— Нет.

— Ваша честь, — адвокат демонстративно отвернулся от допрашиваемого и театральным жестом поправил тогу, — я предполагаю, что признание свидетеля, который стремится поквитаться за изуродованное шпицрутеном лицо, являются весьма сомнительными. Мотива мести свидетель не желает подтвердить, руководствуясь личным достоинством, столь заметным в его поведении и осанке.

После того как адвокат заявил, что не имеет больше вопросов, Станислав Вьонцек сошел с подиума и сел на своем месте в зале. На отвороте его пиджака виднелась пятно от вспотевшей ладони.