Числа Харона

Буйко сел в кухне на стуле, как и приказал Попельский. Детектив отодвинул в сторону тяжелую пишущую машинку и положил рядом с ней Библию. Затем залез в ящик и снова пролистал бумаги, спрятанные среди газет. На них виднелись математические расчеты и формулы, которые касались последовательностей и теории чисел. Несколько минут он сидел у стола молча и просматривал еврейский Ветхий Завет. Страницу за страницей. Много слов было подчеркнуто, на полях громоздились столбцы и подсчет чисел, приписываемых буквам. Это были гематричные вычисления.

Трубы играли и замолкали. Попельский поднял книгу и вытряхнул из нее три листа с выписанными на них еврейскими словами, одно за одним. Они образовывали квадраты, длина стороны которых могла исчисляться буквами. Один квадрат касался Люби Байдиковой, другой — Лии Кох, а третий — Хаи Лейбах. Детектив усмехнулся и взглянул на Буйко.

— У меня есть алиби, — спокойно сказал математик.

— Я опровергну любое ваше алиби, — Попельский закурил сигарету и посмотрел на портьеру на дверях спальни, которая вдруг заволновалась от сквозняка.

— Этого алиби вы наверняка не опровергнете. Стыд вам не позволит.

Все громче звук назойливо вибрировал в ушах Попельского. Может, это действительно предвещает приступ? Несколько дней назад, после приступа эпилепсии в квартире Шанявского и памятного утра с Ренатой, он видел то же, что и сейчас. Да, та самая картина: он сидит на стуле в комнате, заполненной карточками с математическими вычислениями. От сквозняка колышется портьера на дверях. Трепещет все быстрее, пока не поднимается и летит, словно персидский ковер. Раздается грохот. На самом деле вся эта сцена выглядела сейчас так же. Но в видении за портьерой был высокий мужчина в котелке. В этом причудливом сне Попельский смотрел на Попельского. Сейчас, в действительности, он видел Ренату Шперлинг. Стояла в дверях и отряхивала скромное платьице от комков гипса, которые остались от разбитого Сократа.

— Она — мое алиби, — сказал Буйко. — Ты же не упрячешь свою возлюбленную в тюрьму за соучастие?

Наступила тишина. Триумфальные трубы умолкли.

VII

Попельский поднялся и посмотрел Ренате прямо в глаза. Ему стало интересно, что увидит в них: расстройство, беспокойство, а может, обольстительное притворство, притворную притягательность. Но в них ничего не было, только слезы. Рената потупилась.

Снова сел на стул. Весь вспотел, но не из-за жары или резких движений, которые выполнял недавно, когда таскал Буйко по полу и обыскивал его квартиру. Пот после физических усилий или высокой температуры теплый, а его заливала холодная волна. Попельского словно сковало льдом.

— Что вы имеете в виду, Буйко, — спросил он, поворачиваясь боком к Ренате, — говоря об алиби и соучастии? Соучастие в чем, пан?

Буйко широко улыбнулся. Кожа на его лице и голове натянулась и порозовела вокруг пятна на лысине.

— Я не убивал этих женщин, а просто предсказал их смерть. Она закодирована в магических квадратах, которые вы, видимо, расшифровали, потому как иначе попали бы ко мне? Вы математик! Кому же еще было бы известно что-либо про когерентные функции? Но… вернемся к делу. Если я предсказал смерть этих женщин, то разве не мог предугадать, что меня заподозрят в убийстве? Поэтому я позаботился об алиби, которое мне обеспечивает панна Шперлинг. Если бы вы хотели это опровергнуть, пришлось бы доказать, что панна Шперлинг лжет. А если вы это докажете, ее обвинят в соучастии. Вы же не хотите, чтобы панну Шперлинг таскали по судам. Простые логические выводы, не так ли, mon cher? Кроме того, вы не допустите, чтобы вашу любовницу in publico[72] провозгласили барышней легкого поведения, которая прячется на шкафу, опасаясь, что ее заметят?

— О чем это он? — Попельский даже не взглянул на женщину, которая продолжала стоять в дверях. — Какое же это алиби, панна Шперлинг?

— Я все время была вместе с Леоном Буйко, — четко пролепетала Рената, вперив взгляд в пол, — весь день 10 апреля и в ночь с 10 на 11 апреля, а также день и ночь с 30 апреля на 1 мая.

Это были даты совершения обоих преступлений. Попельский чувствовал, что его челюсти и до сих пор как будто скованы льдом. Дрожал от холодного пота. Руки дрожали, а каблуки туфель выстукивали бешеный ритм на досках пола. Он понимал, что через мгновение Буйко позлорадствует над его гневом. Будет насмехаться над ним мысленно. Будет смеяться над ревнивым и преданным любовником, которому он, Буйко, наставил рога.

Попельскому пришла в голову единственная возможность достойно выйти из этой ситуации. Существовал простой, радикальный и ужасный метод, чтобы доказать Ренате, кто здесь настоящий победитель. Способ продемонстрировать животное превосходство одного самца над другим. Достаточно обозначить свою территорию мочой и забрызгать ею соперника. Подошел к Буйко, нацелился в него из браунинга и заглянул глубоко в глаза.

— На пол!

Когда математик сел на пол и тяжело скрестил по-турецки толстые ноги, Попельский стал на стуле над соперником и расстегнул ширинку.