Чёрный, как тайна, синий, как смерть

Винсент Пьерель лежал посреди комнаты и мелко дрожал. Его глаза уставились невидящим взглядом в небольшой просвет, который только владелец дома рисковал назвать окном. Губы художника странно улыбались. Ленуар подбежал, опустился рядом с ним на колени и пощупал пульс. Сердце билось неровно, но Пьерель был жив.

– Это и есть наш злодей? – спросил Турно. В его голосе явно проскальзывали нотки разочарования. – Эк его потряхивает… Горячка у него, что ли, какая?..

– Помоги мне его уложить, – сказал Ленуар и показал на ноги Пьереля. Великан схватил художника за лодыжки, и они быстро подняли его на диван. Под голову Пьерелю сыщик подложил подушку, а сверху накрыл его рваным одеялом. Затем Ленуар закрыл глаза и по восточной науке стал массировать художнику виски и голову, нажимая на точки меридианов. При виде этих манипуляций Турно, наоборот, с удивлением вытаращил глаза.

– Господин Ленуар, вы что, магнетизёр? Лучше допросите его, пока совсем не окочурился…

– Он не окочурится, – спокойно заметил Ленуар. – Во всяком случае, не сегодня.

Затем сыщик открыл глаза, обошёл художника кругом и стал тыкать пальцами ему куда-то в районе ключицы. Турно совсем растерялся.

– Он морфинист. Я пытаюсь привести его в чувства, перегоняя лимфу, – пояснил Ленуар.

– Морфинист? У него что, болит что-то? – про лифму Турно понял плохо, поэтому не задавал о ней лишних вопросов.

– Душа у него болит… – сказал Ленуар.

Великан сочувственно вздохнул, прикрыл распахнутую дверь, в которую уже норовили заглянуть соседи, а потом сел рядом. Про душу он понимал.

В комнате на всё про всё у Пьереля было не больше четырнадцати квадратных метров. На них умещались только диван и маленький столик, заваленный разными бумагами и коробками… Деревянный мольберт в этой конуре казался огромным. Уборной не было – она находилась на этаже, одна на четыре комнаты. На полу стояли разные стаканы, заполненные жидкостями подозрительного цвета. А рядом валялось три пустых шприца. Турно аж передернуло. Как он их только сразу не заметил?

Тем временем Пьерель задышал ровнее, и его взгляд стал проясняться. Ещё через несколько минут он уже сам приподнялся и попытался перехватить руки сыщика, но тут верный Турно быстро урезонил морфиниста, переводя его в сидячее положение.

– Пьерель, вы меня слышите? Отвечайте! – приказал Ленуар.

Художник кивнул.

– Вам знакомы эти часы? – Ленуар вытащил и поднёс часы Софии к глазам Пьереля.

Тот снова кивнул.

– Она отдала их в уплату Хопперу, за наброски, так? А вы выкупили их у американца и заказали для Софии гравировку, правильно?

На этот раз Пьерель помедлил, опять кивнул и повесил голову.

– Мне холодно, – еле слышным голосом проговорил он. – Я замерзаю в этом равнодушном мире…

– Пьерель, от морфия всегда холодно, сосредоточьтесь…

– Её больше нет… Моей Сони нет… На чём же мне теперь сосредотачиваться?

– Почему вы заказали гравировку на испанском?

– Я не заказывал на испанском… Гравировщик был испанцем и записал на слух… Но Соня сказала, что так ей даже больше нравится, потому что в русском имени Соня тоже всего четыре буквы… Соня… Моя Соня…

– Вы её любили? – спросил Ленуар, хотя отдавал себе отчёт в том, что вопрос глупый. Турно хмыкнул, отпустил Пьереля и снова сел на единственный в комнате стул. Про любовь он тоже понимал.

– Соня была моей жизнью… Моей новой жизнью… Все её портреты и наброски у меня купили… Ни одного не оставил себе, дурак… Купил пару новых костюмов, начал регулярно есть… А теперь у меня ни Сони, ни заказов… Знаете, когда уже прикоснулся к источнику вдохновения… Когда не только жил в мире, но и начал создавать окружающий тебя мир… Падаешь не просто на пол своей комнаты… Ты летишь на полной скорости в ад…

Все помолчали.

– У вас больше не осталось ни картин, ни набросков Софии, поэтому вы решили выкрасть наброски Хиро Аоки? – продолжил Ленуар.

– Что?.. У Хиро кто-то украл его наброски? – удивился Пьерель.

– Да, вчера вечером, когда тот вышел поужинать…

– Это всё Барди…

– Почему вы так думаете?

– Он всегда тайно завидовал лаконичной манере японца… Впрочем, Хоппер тоже ему завидовал. Джо рисует быстро, но его творчество протухло академизмом. Его рисунки изображают только то, что видит и измеряет его глаз. В нём очень мало от художника. Он ремесленник, а не художник.

– Хорошо, а Рубен Саламанка?

– Рубен тоже не художник, но он понял, чего хочет парижская публика. Вкусы изменились… Теперь ведь всем подавай «кубики», наглость и эпатаж… А синий цвет его картин вот уже несколько лет – самый популярный во Франции.

– Цвет кобальта?

– Да, ярко-синий цвет. Самый агрессивный для сетчатки нашего глаза…

Глава 23 Родился под несчастливой звездой