Чингиз-наме

В-четвертых, ответить на вопрос, почему существовало у “казахов деление на три жуза (“три сотни”) и соответствующее социально-иерархическое соотношение между ними: Улу (Большой, Старший), Орта (Средний) и Кши (Малый, Младший). Почему именно три (а не семь, как у эфталитов, и не восемь, как у киданей) и почему в такой последовательности: Большой — Средний — Малый”, значит ответить, почему Ногайская Орда разделилась на Больших и Малых Ногаев, а также почему из Ногаев выделилась Алтыульская Орда, а в дальнейшем и другие, значит действительно ответить на вышепоставленный вопрос об эфталитах и киданях, а также о многих других народах и объединениях в том же Дашт-и Кыпчаке. Почему, в самом деле, среди народов Дашт-и Кыпчака именно казахи разделились на три части? Почему, если в данном случае действовала система (традиции, реминисценции), действие это не было универсальным и не охватило все тюркоязычные народы Дашт-и Кыпчака? Полагаем, что все это имело место потому, что в конкретных условиях действовали конкретные причины, почему и результат был конкретным и специфическим. Разделение казахского народа на три жуза — лишь частный случай действия совокупности конкретно-исторических причин, что мы и пытались показать выше.

Полагаем, что ни традиционные идеологические системы, ни брачно-ритуальные традиции не лежат в основе выделения жузов. Во всяком случае влияния названных факторов на оформление структуры этносов евразийских степей в послемонгольское время обнаружить не удается. Считаем также, что деление кочевых коллективов на три, четыре и иное количество частей происходило прежде всего под давлением материальных условий жизни и лишь впоследствии получало идеологическое осмысление, точнее, мнимоидеологическое осмысление, которое в сознании людей приобретало права приоритета и исконности. Квази-идеологическому переосмыслению такого типа, как правило, сопутствовала народно-этимологическая, следовательно, ложно-этимологическая интерпретация или, по-другому, мнимоидеологическое обоснование становилось составляющей ложной народной этимологии. В наши дни излишний “интеллектуализм” некоторых исследований, настойчивый поиск обязательной “игры идей” за событиями давней и слабо обеспеченной источниковыми данными истории влечет за собой мену местами причин и следствий, невольное выведение базисных явлений из надстроечных.

Ю. А. Зуев считает, что “реально существенным в разрешении данной проблемы должен быть не поиск того или иного наименования, а выяснение исторической роли этнических компонентов в составе народа”[124]. Действительно, поиск наименований — не самоцель, на что уже неоднократно указывалось. Однако, чтобы выявить в источниках известия о тех или иных этнических компонентах, нужно искать, а искать можно только по их названиям или, в случае переименования, по другим наименованиям или описательным “этнонимозаменителям”[125], т. е. отталкиваться в поиске все-таки от имен. Есть ли другая методика выявления в источниках конкретных известий о конкретном этническом коллективе?!

Что подразумевается под выяснением “исторической роли этнических компонентов”? Их роль в истории до образования народа (этноса)? Судя по работе Ю. А. Зуева, имеется в виду это. Но на какую временную глубину? И если исследуется роль, скажем, найманов, аргынов, кыпча-ков, джалаиров, конратов, других компонентов в до-и послемонгольский периоды, то как быть с таким явлением, как множественность коллективов с такими наименованиями до их вхождения в казахский этнос? Иначе говоря, как выяснить, какая из нескольких групп, например, аргынов или найманов, известных нам по источникам, вошла затем в состав казахского народа? Из статьи Ю. А. Зуева не следует, что у ее автора на эти вопросы есть четкие ответы.

И, наконец, пожелание Ю. А. Зуева использовать для решения проблемы жузов казахские предания и легенды совпадет с общим мнением и опытом. Однако следует отметить, что, как правило, исследователи ищут и находят в устных источниках то, что подтверждает защищаемые ими тезисы, а то, что противоречит, обходят и не интерпретируют. Именно такова методика использования легенд и преданий в работах Ю. А. Зуева[126]. Но при таком подходе данными устных источников можно обосновать почти все. Мы хотим сказать, что необходима разработка научной методики использования известий преданий и легенд и не только известий, “подтверждающих” гипотезы, но и методики обязательного рассмотрения и опровержения противоречащих данных.

Мы привели лишь несколько напрашивающихся сами собой замечаний и возражений. Только убедительный ответ на эти и другие возможные возражения и вопросы позволил бы принять гипотезу Ю. А. Зуева в качестве полезного руководства в исследовательской работе.

Нашим убеждением является то, что решение некоторых аспектов проблемы жузов, все еще остающихся не до конца выясненными, возможно только на путях скрупулезного анализа конкретных данных источников различного характера и активного поиска и введения в научный обиход новых источников.