Чили

Сколько прошло так времени неизвестно, но тут их и застал фермер Николай.

Снег перестал, оставив зависшие над безразличной ямой шапки сугробов. Щетинились по краям сухие палки борщевика.

Николай, стыдливо пряча глаза, спросил осторожно «как оно» и получив вменяемый ответ, что мол оно все нормально, пучком, завел длинный, непонятный разговор, из которого дед Игнат понял, что Галка вроде как женщина завидная, с характером и со всем остальным, но силы у бывшего фермера на исходе, и вообще у него грант от какого-то немецкого грибного сообщества, а не везти же с собой Галку да и к тому же однако тем не менее. Ковалев же из пространного общения с Николаем не понял ничего.

– А то может поедем? – в итоге предложил Николай.

– Поедем, – согласился Ковалев. Удивительно, но в боку у него не кололо. Вообще не кололо. Уже давно.

Пока Ковалев усаживался в фермерскую машину, Николай успел рассказать деду Игнату, что в далекой стране Чили, где-то посреди знаменитой пустыни Мачу Пикчу, которая прям на противоположном краю земли, был обнаружен совсем недавно странный человек, утверждающий, что он житель некой уральской деревни Коптяки. Ему не верили, потому что где Урал, а где Сантьяго?

– Да вот же, – Николай показал видео на ютьюб. Там в пол экрана – опухшая от пьянки рожа попеременно поминала по-русски то Галку, то их-всех-чью-то мать и угрожало порвать всю эту халабуду тополями и искандерами, если ему сейчас же не предоставят русского консула и чего-нить опохмелиться. Вы, пиночеты, доскетесь мне, угрожал с экрана Витька Сухоруков. А это был точно он. В этом дед Игнат нисколечко не сомневался. Выглядел Витька именно так, как в то злополучное утро, когда шагнул в неизвестность на глазах деда Игната.

– Там еще трактор нашли, – впроброс сказал Николай, спрятал телефон в карман и автомобиль укатил, оставив глубокие рытвины в только что выпавшем снегу.

С крыши напротив сполз снег, и ненавистная зеленая краска резанула деду Игнату по глазам. Такой хороший день испортили суки, подумал он и пошел в дом. Там он неприкаянно походил по комнатам, взялся отгадывать старые кроссворды, но те были все сплошь гаданы-перегаданы и в каждом просвечивали узнаваемые силуэты подтертых резинкой букв. Потом дед Игнат в приступе непонятно откуда пришедшей мимолетной ностальгии сунулся в разваливающиеся сундуки. Там во всяком тряпье обнаружил вдруг фотокарточку и две завернутые в бумажку медальки – одна крестом на черно-оранжевом истлевшем банте, а другая желтая звезда, похоже, что золотая. На фотографии была какая-то девка в белом платке, с высокими скулами и щеками как закопченные яблоки. Чьи это медали дед Игнат сколько ни пытался вспомнить не смог. Может и его, леший разберет. А вот фотокарточка не отпускала. Медальки он спрятал назад в сундук, а фотокарточку поставил на стол, уперев в сахарницу. Все рассматривал ее пока швыркал вечерний чай.

Фотография была выцветшая, изображение размытое, кое-где желтели непонятные пятна, а край был резной, ажурный, но местами поистрепавшийся. И даже когда дед Игнат пошел спать, он эту фотографию взял с собой, сначала думал было воткнуть в красный угол, где у него висел иконостас и отрывной календарь, но потом поставил около кровати, подперев непонятно откуда взявшейся книжкой. «Дон Кихот», было написано на обложке. Что читай, что не читай, все одно всего на свете не перечитаешь, засыпая решил дед Игнат.

Заснул он быстро, а какой сон ему снился мы вероятно никогда не узнаем, потому что этой самой ночью по непонятной причине яма стала существенно больше, полностью поглотив под собой деревню Коптяки, как ее и не было.

Благо к тому моменту, опер Ковалев был далеко. Сидел себе в машине рядом с фермером Николаем и считал несущиеся на него из темноты в свете фар километровые столбцы. Нестройные образы кружились в его голове. Голая Галка, зеленая крыша, шампиньоны под пленкой. Уехать бы куда-нибудь далеко, думал он. Да хоть бы и в Чили. Машина уносила опера все дальше от Коптяков.

А дед Игнат спал, и ему точно снился какой-то сон.