Чикатило. Зверь в клетке

– И главное: я же сам ее прогнал с платформы, понимаете? – перебил старлей, затушил в пепельнице сигарету и трясущимися руками полез за новой. – Сам! А если бы не прогнал, она бы… Наташка… Живая же она была бы, понимаете?

Он снова закурил, затянулся:

– Получается, я сам ее подтолкнул… Я тоже преступник!

– Конечно, нет, – поспешил отвести от ненужных мыслей Витвицкий. – Просто ваш мозг, расстроенный случившимся, ищет виновных и пытается спроецировать вину на вас самого.

– Что?

– Это нормально для такой ситуации, учитывая, что погибшая была вам небезразлична.

На этот раз слова капитана произвели неожиданный эффект. Востриков замер, рука с дымящейся сигаретой застыла, только пальцы еще едва заметно подрагивали.

– Откуда вы знаете? – тихо спросил он.

– В противном случае ваши переживания были бы не такими глубокими, – спокойно пояснил Витвицкий.

Востриков ссутулился настолько, что, казалось, уменьшился в размерах, опустил голову, горестно запустил в волосы пятерню. Голос его прозвучал тихо и глухо:

– Любил я ее… Наташку. В школе. И потом тоже. Но так получилось, что сам женился, а она вон какая стала. – Старлей вскинулся и с вызовом поглядел на Витвицкого. – Но все равно любил! Даже такую! А теперь она… ее…

Он замолчал так же резко, как до того начал говорить, снова опустил голову. Смотреть на него было больно. Повисла тишина.

– Скажите, пожалуйста, вы в детстве любили рисовать? – нарушил неловкую тишину Витвицкий.

Не ожидавший такого вопроса, Востриков недоуменно поглядел на капитана.

– Ну как… Любил, наверное… Не помню. А что?

Витвицкий пододвинул к старлею свой блокнот.

– Вы могли бы нарисовать станцию, деревья, тропинку, цветы, людей? Пусть будет некрасиво, схематично…

Востриков с сомнением посмотрел на чистый разворот, перевел взгляд на Витвицкого:

– Зачем это?

– Это такой тест, – пояснил Виталий Иннокентьевич. – Психологический.

Востриков в сомнении повел плечом, нехотя взял карандаш, придвинул к себе блокнот и начал рисовать. Витвицкий поднялся из-за стола и отошел к окну. Главное теперь было не мешать.

Рисовальщиком старлей оказался довольно паршивым. На странице блокнота из-под его карандаша выходили очень неумело нарисованные деревья, кусты, станция, теряющаяся в зелени тропинка, собака и силуэт человека. На все это у него ушло, должно быть, минут двадцать.

– Вот, всё, – сказал он, наконец отодвинув блокнот.

Витвицкий вернулся за стол, сел и развернул к себе рисунок.

– А почему собака? – спросил осторожно.

– Да чудак там был один, – скривился Востриков. – В кепке, собаку свою искал. Найдой зовут. Убежала, говорит. Течка.

– Почему же вы раньше не говорили о нем? – уличил психолог.

– Да забыл как-то, – произнес старлей. – А тут рисовал и вспомнил…

* * *

Горюнов и Липягин ждали в кабинете Ковалева, благо здесь можно было скрыться от московского начальства. Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, два майора играли в шахматы. Липягин проигрывал и злился, но виду не подавал. Сам хозяин кабинета расположился во главе стола и листал свежую прессу. Но ожидание томило, так что на открывшуюся дверь все трое среагировали мгновенно.

Витвицкий ворвался в кабинет стремительно, глаза блестели азартом.

– Старший лейтенант Востриков испытал сильное эмоциональное потрясение. Я рекомендовал ему обратиться за медицинской помощью. Ему нужна психотерапия и реабилитация…

Капитан бросил на стол блокнот.

– Это замечательно… – начал Ковалев, но тут же спохватился. – Блядь, тьфу ты! Это плохо, конечно, будем лечить, но тебя-то, Виталий Иннокентьевич, не за этим отправляли!

– Все же давайте на вы, товарищ полковник. А что касается остального, – Витвицкий сел к столу и обвел коллег победным взглядом, – Востриков вспомнил. Отвлекся и вспомнил. Малинина после того, как он прогнал ее с платформы, некоторое время стояла у пивного ларька рядом со станцией, он ее видел. А затем, уже ближе к вечеру, в районе девятнадцати часов, Востриков обходил окрестности станции и встретил человека, – капитан подтянул блокнот и раскрыл его на странице с рисунком, – в кепке и плаще.

Ковалев, Горюнов и Липягин разом подались вперед, принялись разглядывать художества Вострикова.

– Востриков проверил у него документы и даже запомнил адрес и фамилию, она необычная. Я записал.

– И что за фамилия? – быстро спросил Горюнов.

– Чикатило. – Витвицкий перевернул страницу, чтобы свериться. – Андрей Романович Чикатило, проживает в Новочеркасске. Вот адрес.

1992 год

Чикатило привычно мерил шагами камеру. Раз, два, три, четыре. Разворот. Раз, два, три, четыре. Только сейчас в его ходьбе не было напряжения.

Все вышло как по нотам. Журналисты подхватили и понесли новые вводные. Теперь они сделают его если не героем, то человеком спорным. И дело его будет выглядеть не таким уж однозначным. А там, где есть сомнение, есть что раскачивать.

Чикатило сел к столу, аккуратно положил перед собой школьную тетрадь в клеточку, раскрыл на первой странице и сосредоточенно посмотрел на чистый лист. Страха не было. Он собрался с мыслями, взял огрызок карандаша и старательно вывел крупным разборчивым почерком: