Четырнадцатый костер

…Закрываю глаза — и рядом встают великаны ели, разлаписто грузные, угрюмоватые в своей негасимой зелени посреди девственной белизны снега и облетевших берез; сизая дымка редкого осинника позади стрелковой цепи, рябь кочек лесного болота с желтыми кущами сухого тростника, а дальше — снова резкая, черно-зеленая степа елового бора на ярком экране неба. И тишина, особенная лесная тишина перед началом загона, — и эта тишина, и обманчивое ощущение безлюдья, кажется, усиливают декабрьский мороз. Он жжет лицо, забирается в валенки, леденеют руки на ружейном стволе, прожигающем меховые перчатки. Но нельзя и малым движением отпугнуть назойливый холод — вот-вот начнется загон, и цепь стрелков замерла, растворилась в безмолвии леса. Секунды растягиваются в минуты, минуты — в часы, постепенно чувство времени пропадает, словно ты попал в тот неведомый мир бесконечности, где земного времени не существует. Хочется разрушить утомительную иллюзию, украдкой глянуть на пунктирный бег стрелки часов, но дисциплина охоты запрещает лишние жесты. Это лишь тебе кажется, что легкое движение твое малозаметно. В настоящем диком лесу глаза и уши — повсюду. Может быть, в этот самый момент в твою сторону обращены глаза той, кого ждешь ты, кого ждут твои соседи, ждет вся затаенная линия стрелков-охотников.

Но вот далеко-далеко, словно галлюцинация, возникают голоса загонщиков, и лесная тишина сразу становится хрупкой, шероховатой. Прилетел серый рябчик, нырнул в темную крону ели, прижался к серому суку — пропал. Еще то ли рябчики, то ли тетерева прошумели в отдалении, завозилась в кроне белка, неосторожно осыпав снег. Заяц выскочил из еловой мелочи, бочком, трусовато ломая уши, перекатился через старую лесную дорогу, шмыгнул в заснеженный кочкарник. Только клест спокойно лущит шишку где-то над головой, крылышки семян сонно мерцают в густом зимнем воздухе, садятся на вороненую сталь неподвижного ружья. А вот уже гость поинтереснее: вытянувшись в струну и торчком поставив уши, неслышной рысью мчится вдоль цепи стрелков огненный лисовин — точно плывет над глубоким снегом, над беззвучным мельканием собственных лап.

Невыразима эта радость — наблюдать и слушать лес, полный извечной жизни. Охотника, как никого другого на свете, удручают снега без строчки звериного следа, опушки — без взрывного грохота крыльев вспархивающих тетеревов, ельники и сосняки — без тревожно-бойкого цоканья белки, чащи — без трубных голосов косуль и оленей, болота, поляны и вырубки — без глухариной песни, черные лесные ночи — без совиного хохота и заячьего плача. Никогда истинный охотник не оскорбит имени своего неурочным выстрелом, не унизится до легкого убийства едва оперившихся хлопунцов или звериного молодняка, не заявится с собакой в лес, где подрастают зайчата, из прихоти или озорства не поднимет ружья на дятла или иволгу.

Ради права своего на выстрел в пору открытой охоты он не только платит рубли, которые целиком отдаются делу возрождения дикой природы, — он собственными руками готовит корма для животных, строит гнездовья, спасает зверей и птиц от беды, когда в леса и степи приходят пожары, наводнения и браконьеры. Чем больше настоящих охотников на нашей земле, тем многочисленнее армия часовых и бескорыстных работников природы. Лишь тот хозяин в своем доме, кто в поте лица умножает хозяйство и бережет его от грабителей и транжиров. В охотничьем деле право на выстрел только тогда истинное право, когда настойчивыми трудами вызвана необходимость выстрела по дичи. Природа не терпит перенаселенности, и там, где перенаселенность возникает, стрелять надо…

В тот день у нас — у десяти участников охоты — было право на один выстрел. Не так уж и мало, если это выстрел по самому могучему зверю русских лесов. Мы по знали, кому выпадет счастливый номер — да и выпадет ли он кому-нибудь?! — но всем поровну принадлежали волнения ожидания, тайного созерцания лесной жизни, потревоженной загонщиками, торопливо уходящей в глубины леса от крикливой цепочки людей. И удивительно было в обыкновенных охотничьих угодьях в течение десяти минут загона увидеть столько промысловых животных, сколько в ином заповеднике не увидишь и за день скитаний.

Мы уже знали, что из этого крупного военно-охотничьего хозяйства, лежащего на слиянии Нерли и Медведицы с Волгой, ежегодно сотни зверей и птиц расселяются по другим районам страны, и все же одно дело — слышать, другое — воочию убедиться, сколь плотно здесь лесное население. Костер дикой жизни, когда-то угасавший, вновь ярко заполыхал, раздутый усилиями человека. Далеко разносятся его угольки, и если там, куда падают они, сумеют уберечь теплинки жизни, новые костры ее заполыхают во всю силу. В природе ничто не разгорается так быстро, как пламя жизни.