Четырех царей слуга

«В прошлую субботу я сделал визит генералу Лефорту, там были также генерал Гордон и бывший посол Головин, вскоре затем пришёл сам его величество и весьма милостиво меня обнял. После небольшого разговора они поднесли мне стакан пива и спросили меня совершенно запросто, благосклонны ли ко мне граф Кинский и фельдмаршал Штаремберг и пишу ли я им иногда, на что я с должным респектом утвердительно ответил. Они отвели генерала Гордона в сторону и очень оживлённо с ним беседовали добрую четверть часа, затем поднесли мне стакан вина и отпустили меня».

Иностранные дипломаты, аккредитованные в столице России, единодушно отмечают величайшую благосклонность русского монарха к убелённому сединами боевому заслуженному генералу. Об этом, среди прочих, постоянно свидетельствует в своих дневниковых записях цесарский посол Гвариент. Пётр всегда публично и старательно подчёркивал своё личное расположение к шотландцу Гордону, своему наставнику в ратных утехах и делах:

   — Ваша милость, Пётр Иванович, моё сердце (всегда говорилось царём по-немецки), я так рад вас видеть...

Самодержец постоянно знакомит «учёного» наставника с планами проведения военной реформы в государстве, создания регулярной армии, показывает новинки оружия, купленного за границей. В один из сентябрьских дней царь на приёме в Преображенском в присутствии ближних бояр подарил Патрику Гордону штык — последнее слово в превращениях известного своей долгой «марсовой» службой багинета.

Частенько Пётр баловал своего учителя сибирскими соболями. Порой за так дарилось аж «двенадцать пупков соболиных». Заморские купцы-негоцианты не раз покупали у предприимчивого царского генерала дарованные ему шкуры бобров, лис, куниц, медведей. В ходе таких торговых бесед он приговаривал:

   — Смотреть мех на цельность не надо. Он уже осмотрен дьяками, ведающими царской соболиной казной...

   — О, да, ваша милость. Царские подарки великого московита изъяна не имеют. Но кто знает?

   — За это «кто знает» в Москве можно на плахе поплатиться головой или уехать в сибирские соболиные леса пожизненно. И не одному, а со всей семьёй своей. Так-то, господа купцы.

Празднества оставались празднествами, а Патрик Гордон оставался примерным командиром солдатского полка столичного гарнизона. Он не устаёт заниматься обучением своих бутырцев. К тому же шотландцу как неписаному главе Немецкой слободы приходилось заниматься всякими разными делами иностранцев, проживавших в Москве. Особенно делами иноземных наёмников на русской военной службе.

Но как известно, не всякое его заступничество перед царём за служилых «немцев» удавалось сразу. Порой суровый на расправу государь упорствовал, но в конце концов уступал просьбам настойчивого Гордона, как это было в деле цесарца Урбана.

Этот наёмный сапёр на русской военной службе однажды в сильно нетрезвом состоянии верхом на лошади возвращался из трактира домой в Немецкую слободу. На одной из улиц грязь из-под копыт лошади обрызгала какого-то московского обывателя. Тот в ответ «покрыл» иноземца бранью. Не стерпев такого оскорбления, сапёр Урбан выстрелил в москвича из пистолета и ранил обидчика.

Ещё не рассеялся пороховой дым от пистолетного выстрела, как «немец» сразу протрезвел. За содеянное по законам Московии полагалось при судебном разбирательстве многое, вплоть до публичного лишение «живота», то есть жизни. Боясь, что случившееся получит огласку, сапёр Урбан «вошёл в сделку» с раненым горожанином и «отделался» от него четырьмя рублями серебром — суммой денежной по тому времени весьма значительной.

Однако происшествию оказалось немало свидетелей, и через день-два царю Петру Алексеевичу стало известно о нём. Урбан был арестован и закован в «железа». Австрийскому наёмнику грозила печальная участь — смертная казнь через отсечение головы на одной из базарных площадей.

Цесарцы, проживавшие в Немецкой слободе, забили тревогу. Или, как ещё говорится, ударили во все колокола. Они поспешили за помощью в венское посольство, но прежде всего обратились ко всеми уважаемому шотландцу. Гордон поспешил на встречу с самодержцем. Петра он нашёл в лефортовском дворце за обеденным столом.

   — Ваше величество, я пришёл за вашей монаршьей милостью, известной во всех европейских дворах.

   — Пётр Иванович, ваша милость, ты, никак, решил просить меня за вора Урбана, побившего из пистолета моего верноподданного?

   — Да, ваше величество.

   — Сапёр-цесарец дал клятвенное обещание соблюдать все законы Московского царства на моей службе. А он едва ли не совершил убийственное дело, стреляя в прохожего вчерась под вечер. Наказание за то ему может быть только одно — казнь отсечением неумной головы.

   — Ваше величество, у сапёра Урбана есть одно смягчающее его вину перед государем обстоятельство.

   — Какое же, ваша милость?

   — Он был, ваше царское величество, изрядно пьян в тот вечер.

   — Ну нет. Напиться и подраться — это ещё извинительно. Но напиться и стрелять в людей — это не должно оставаться безнаказанным...