Четырех царей слуга

Перед этой массовой казнью Патрик Гордон стал свидетелем казни в том же Преображенском «заводчиков» — пятерых стрельцов Чёрного полка: Никиты Плешивого, Васьки Глотова, Гришки Жучонка, Тимошки Гонца и Васьки Долгого. Всех этих «пущих воров» обезглавили.

Последнего казнённого иноземный генерал, на удивление себе, вспомнил по бою под стенами Воскресенского монастыря. Тот бесстрашный стрелец пытался собрать разбегавшихся товарищей, чтобы с ними отсидеться от драгун за обозными телегами. Тогда шотландцу и подумалось крамольное: «Таким бы солдатам умирать за своего монарха на войне со славою. А не под топором палача».

Надо отдать должное служилому иноземцу в том, что он не поздравил ни разу своего монарха по поводу безжалостного истребления мятежников. Хотя он и был в числе иностранцев, выслушивавших в полном молчании царский указ по дороге к месту казни у Покровских ворот:

«Воры и изменники, и клятвопреступники, и бунтовщики Фёдорова полку Колпакова, Афанасьева полку Чубарова, Иванова полку Чорнова, Тихонова полку Гундертмарка стрельцы! Великий государь, царь и великий князь Пётр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России самодержец указал вам сказать.

В прошлом в 206 (1698) году пошли вы без указу великого государя забунтовав с службы к Москве всеми четырьмя полками и, сошедшись под Воскресенским монастырём с боярином и воеводою с Алексеем Семёновичем Шеиным, по ратным людям стреляли и в том месте вы побраны, а по розыску ваша братья казнены смертью. А вы сосланы были в разные города и в том вашем воровстве взяты ваша братья стрельцы четырёх полков пятидесятники, и десятники, и рядовые, всего триста сорок один человек, распрашиваны и пытаны, а в распросе и с пыток все сказали, что было приттить к Москве и на Москве, учиня бунт, бояр побить и Немецкую слободу разорить и немцев побить, и чернь возмутить — всеми четырьмя полками ведали и умышляли.

И за то ваше воровство великий государь царь и великий князь Пётр Алексеевич всея Великие и Малые, и Белые России самодержец указал казнить смертью».

Бывалый воин генерал Патрик Гордон не без смутной жалости смотрел на приговорённых. Вместе с ним они бились с турками на валах Чигирина, ходили по бескрайней степи в Первый и Второй Азовский походы, как кроты, копали минные галереи и апроши, штурмовали крепостные стены, отбивались от нападений татарской конницы крымского хана. Терпели многие лишения и похоронили на берегах Дона немало однополчан.

Теперь же этих стрельцов свезли на казнь по петровскому указу и распоряжению Иноземного приказа в столицу из самых разных мест заточения: из Владимира, Мурома, Углича, Твери, Торжка и Костромы, Суздальского Евфимнева и Ипатьевского монастырей.

Стрельцы-смертники все как один в полном молчании выслушали царский указ о своей погибели. Осуждённые сидели на небольших московских телегах по двое, держа в руках зажжённую восковую свечу.

Вид этих свечей, а не бесстрастные лица приговорённых, больше всего поражал иноземцев. Даже «немцев» с Кукуя, топтавшихся на снегу рано наступившей зимы среди толпы горожан. Даже генерала Петра Ивановича Гордона, усмирителя стрелецкого бунта у Нового Иерусалима.

После Стрелецкой казни, самой массовой из всех во время печально известного стрелецкого розыска, Патрик Гордон присутствовал на очередном царском пире. Пётр I, у которого от сильной зубной боли «разнесло щёку» и он ходил с перевязанным лицом, казался всем доволен и приветлив. Даже его наставник не догадывался о том, что творилось у него на душе.

Полномочный посол Священской Римской империи в Москве любознательный Гвариент записал о том пиршестве следующее:

«После исполнения казни я присутствовал на великолепном угощении, приготовленном у генерала Лефорта, по вторичному милостивому приглашению царя вместе с находящимися здесь королевскими представителями и многими военными офицерами».

На том пиру в лефортовском дворце после казни трёхсот сорока одного московского стрельца самодержец, по словам цесарца-дипломата Гвариента, «оказывал себя вполне удовлетворённым и ко всем присутствующим весьма милостивым».

Пиршества и людные застолья не прекращались для царя во время стрелецкого розыска, пожалуй, ни на один день. И почти всякий раз рядом с государем был его военный наставник генерал иноземного строя Патрик Гордон. Равно как и близкий друг-собутыльник генерал и адмирал Франц Лефорт. Но и не у них Пётр искал утешения или одобрения своим действиям, говоря сурово:

   — Любой бунт должен караться только казнию смутьянов. Да такой, чтоб, глядя на неё, другим мятежным головам неповадно было воровство учинять.

Генерал-шотландец при таких словах только согласно склонял голову. Франц Яковлевич Лефорт вёл себя несколько иначе:

   — Ваше величество, о суровости Московии по Европе ходят целые легенды. Где тверда власть, там она сильна и в наказании виновных.