Четвертый разворот

— Мысли? — переспросил Рогачев, помолчал и явно насмешливо добавил: — О чем же?

— О разном.

— Хм, интересно, — не удержался Рогачев, и Тимофей Иванович изобразил явное внимание. — Но есть и конкретные?

— Есть, — ответил Саныч весело. — Сижу и думаю, куда мы летим. Знаешь, приходит иногда в голову: летаешь так, летаешь, а потом возьмешь и спросишь...

— Это дело нашего штурмана, — прервал Рогачев и сразу поддел Саныча. — Раньше ты, бывало, на двести метров засыпал, а теперь... Теперь и высоту набрали, да и летим, считай, почти час, все держишься.

И он снова отстучал по педали, радуясь, что так ловко перевел разговор да еще и кольнул Саныча.

— То, что было раньше, — начал Саныч не сразу, вероятно взглянув в сторону Рогачева, потому что механик закрутил головой. — То, что было, того не будет — раньше и мы были другими, так? Ты вторым ковырялся, а теперь — командир, в начальство скоро выйдешь, гляди, и отколется тебе какая милость. Поедешь куда, или что там подкинут... А мне, мне осталось одно — думать, как жизнь прошла, а прошла она быстро. Пролетела, можно сказать. Вот такие мысли.

Ну Саныч! Я от души порадовался за него.

Рогачев не нашелся что ответить, а бедный наш Тимофей Иванович втянул голову в плечи, услышав такие дерзости, и глядел на командира испуганно.

— Не шумите, афиняне, — сказал я неожиданно для себя, и это было, пожалуй, первым моим обращением за многие рейсы, не связанным с высотой и курсами. — Мы — летим, это главное.

— Ха! — посмеялся Саныч. — Разве это шум, говорим шепотом. А кто это сказал афинянам?

— Сократ, — ответил Рогачев и заговорил о жизни философа.

Мне вспомнился день рождения, и стало понятно, что наш разговор не прошел напрасно: Рогачев проработал какую-то книгу. Говорил он уверенно, да и что удивляться — цитировал, и когда дошел до суда над Сократом, то вроде бы в пику Санычу сказал:

— Это тоже было раньше.

— Слабаки! — приговорил наш второй афинских судей. — Развели говорильню. Отстранили бы его от полетов, пропесочили на разборе да придумали бы еще что-нибудь.

— Он не летал.

— Быть того не может, — возразил Саныч с такой убежденностью, что я едва не засмеялся. — Чем же он занимался в таком случае? Если не летал, значит, учил других, как надо летать. Это работа полегче, потому что... — он не договорил и неожиданно заключил: — Третьего в нашей жизни не дано!

Рогачев рассмеялся, глядя на Саныча, и сквозь смех сказал, что Сократ — думал.

— Тем более! — отрезал Саныч, и мне стало понятно, что сейчас он шутя, но разберет нашего умельца по винтикам и, чем черт не шутит, забудет собрать. — Думать каждый умеет, это не работа. Да возьми и другое: все возьмутся думать, а летать кто будет?

— Все сразу не возьмутся.

— Да?

— Да! — подтвердил Рогачев. — Мы если до чего и доходим, то не все сразу, а постепенно.

— Мысль интересная...

— Интересная, — перебил Рогачев, — но повеселил ты нас от души. Давно ничего этакого не слышал.

— Какое там веселье, — возразил Саныч, вздохнув. — Говорил я — серьезней некуда. Обвинение, защита, речи готовили, волновались, даже странно слышать. У нас соберутся три-четыре человека да так закрутят, что имя свое забудешь. Бегал бы твой Сократ между профкомом и месткомом, больше месяца не выдержал бы. Как считаешь, навигатор?

— Посадили бы на телефон подежурить, — ответил я. — Привели бы в чувство.

— Слышал?! И это сейчас, а что дальше будет?

— Ничего не будет, — возразил Рогачев, понимая, что Саныч провел его, хотел еще что-то добавить, но не успел.

— Это точно! — воскликнул Саныч и отвернулся к форточке, давая понять, что дальнейший разговор его не интересует.

Рогачев долго молчал, а затем спросил, не отбирают ли дом: видать, не хотелось ему, чтобы разговор так и закончился. Саныч это понял и, наверное не желая обижать, неохотно ответил:

— Нет, не отбирают... Да и не успеют.

Мысль была слишком ясна, и Рогачев, подумав, сказал, что этого-то никто не знает и надо надеяться на лучшее.

— Что и делаю! — бросил Саныч и снова замолчал.

Тимофей Иванович тряхнул головой, подтверждая, что надеяться надо непременно, и взглянул на второго, стараясь угадать, оцепил ли тот гениальность командирской философии. И удивленно вскинул брови: наверное, Саныч, не реагируя на подобную мудрость, отвернулся к форточке и задумался о дочерях. И быть может, набрел на мысль, что надеяться ему и вовсе не на что. Кто знает, что пришло ему в голову. Жизнь у него богатая, но об этом можно только догадываться, ибо рассказывать он не любит. Однажды я спросил — он только отмахнулся:

— Училище, война, полеты, — сказал. — Что же еще.

Но как-то в гостинице, когда мы ожидали вылета, разговорился вдруг и поведал, как женился. Рогачев тогда еще и посмеялся; дескать, охота тебе, Саныч, вспоминать о женитьбе: черные дни. Саныч только улыбнулся, и мы узнали, как он во время работы со своим экипажем оказался в гражданском порту, зашел на метеостанцию и увидел там будущую свою жену.