Четвертый разворот

— Это я — грязная тварь? — женщина схватила Гамбале за волосы и дернула с такой силой, что Абе еле-еле удержалась на ногах. — Это я — грязная тварь? Ах ты ж, потаскуха, ведьма проклятая! Ты думаешь, я не слыхала, как ты подбивала этих подонков, чтобы они разделались с мальчишкой? Я все слыхала в окно, ржавая вонючая селедка! Эй, Клоринда, иди-ка сюда! Синьор Моррони, вот спросите у Клоринды, как они тут свирепствовали. Мы только боялись выйти, потому что…

— Спокойнее, — сказал Моррони. — И без драки. Они получат свое, по закону…

— По закону? — это кричала Клоринда. — Будто ты не знаешь, Моррони, на чьей стороне закон. А я бы этих ублюдков своими руками! Своими руками, вот так, вот так!..

Она подскочила к Нигри и стала хлестать его по щекам. Вокруг кричали:

— Дай ему, Клоринда, дай ему!

Фачченда стоял, весь сжавшись, затравленно озираясь по сторонам. Его толкнули в спину, он быстро обернулся, но в ту же секунду подпрыгнул, завопив от боли: та самая женщина, которую синьора Гамбале назвала грязной тварью, всадила в его жирный зад длинную иглу.

— Чего это вы прыгаете, синьор? — спросила, улыбаясь, девушка в сарафане, стоящая рядом с пожилой женщиной. — Вас будто блохи кусают.

Потом его такой же иголкой ткнули в бок и опять в ягодицу. Он метнулся в одну сторону, в другую, но пробиться сквозь плотное кольцо обступивших его женщин не было никакой возможности. Стоило ему повернуться, как сразу же игла давала о себе знать, он невольно подпрыгивал, а у него теперь уже хором спрашивали:

— Чего это вы прыгаете, синьор? Вас кусают блохи?

Они смеялись от восторга, смеялись зло и ненавидяще. И только Моррони без тени улыбки на лице мрачно поглядывал по сторонам. Казалось, он не принимает во всем этом никакого участия, но Фачченда видел, что и он наслаждается его позором.

И вдруг прямо перед собой Фачченда увидел Клоринду. На ее бледном лице особенно выделялись большие карие глаза, в которых застыла ярость. Именно застыла, устоялась, прижилась вместе с отчаянием и ненавистью.

Приглушенно, с заметной хрипотцой, Клоринда спросила:

— Узнаете, синьор? — И громко, почти властно прикрикнула на женщин: — А ну, хватит визжать!

Фачченда молчал. И невольно пятился назад с ужасом ожидая, что сейчас снова кто-нибудь ткнет в него иглой.

— Узнаете, синьор? — повторила Клоринда. — Ну-ка, пошевелите мозгами. Помните, мы беседовали с вами в полиции, куда вы притащили меня ни за что ни про что? Забыли? А я нет! Да разве забудешь ваши кулаки!..

Фачченда продолжал угрюмо молчать. Нигри потихоньку скулил, а Абе Гамбале стыдливо прикрывала грудь, потому что на ней уже успели разорвать блузку. Моррони тоже молчал, спокойно попыхивая сигареткой.

— Знаете, что он мне сказал в полиции? — крикнула Клоринда. — Что от меня за сто шагов несет мусорным ящиком. А он тогда пах духами, этот мясник… Ну, что ж, теперь я заставлю его часок-другой посидеть в мусорном ящике, а потом мы все понюхаем, какими духами от него запахнет… Эй ты, пойдем-ка со мной! Я думаю, что Джино не станет возражать, если мы лишим его такого приятного общества…

Она схватила Фачченду за руку и потащила к мусорному ящику. Фачченда попытался было вырваться, но в него вцепились десятки рук, худых, изможденных, но сильных, привыкших к работе, и поволокли его, как мешок с трухой…

Моррони остановил грузовую машину и попросил шофера:

— Подвези нас, приятель. Фашисты избили мальчишку так, что ему трудно двигаться.

Шофер молча открыл дверцу кабины. Моррони сел, посадил Джино на колени.

— Больно тебе, малыш? — спросил он у Джино.

Джино кивнул. Он испытывал такое ощущение, будто его пропустили через мясорубку. Ему казалось, что у него поломаны все ребра, раздроблены кости рук и ног, а внутри что-то оборвалось и болтается туда-сюда при каждой встряске машины, причиняя нестерпимую боль.

— Наверно, я умру, — сказал он Моррони. — Они у меня все отбили…

Моррони засмеялся:

— Сто раз они у меня все отбивали, и сто раз мне казалось, что я уже готов… А вот видишь… Мы, малыш, народ живучий, не так-то просто нас прикончить…

Шофер добавил:

— Жилы у нас крепкие. Их рвут, а они не рвутся… Понял, малыш? Так что не бойся. И привыкай.

— К чему? — не понял Джино.

— К тому, что тебя не раз будут бить и тянуть из тебя жилы. Главное — научиться давать сдачи.

— Этому он научится, — улыбнулся Моррони.

Джино тоже улыбнулся. Конечно, этому он научится. Но дело в другом. И Моррони, и шофер говорят: «Мы…» Кто это — мы? Они и его, Джино, причисляют к тем, у кого крепкие жилы? «Мы народ живучий!» Ясно, что Моррони говорил не только о себе, но и о нем, Джино. А почему? Моррони, конечно, «красный». Может, даже коммунист. Иначе за ним скаудристы не следили бы. Шофер тоже наверняка не из тех, кто любит дуче. А раз «мы» — значит и он, Джино, идет рядом с ними. Небось, балилле Нигри они не скажут: «Мы, малыш, народ живучий… Жилы у нас крепкие…»