Четвертый эшелон

Сергей спрыгнул с площадки. В морозном воздухе плыл запах дыма и хвои. Он вдохнул его полной грудью, и вдруг ему мучительно захотелось жить в этом домике, гулять в этом лесу и забыть обо всем — о войне и службе.

— Товарищ старший лейтенант! — окликнул его звонкий девичий голос.

На площадке стояла темноволосая девушка, затянутая в белый халат.

— Вы меня? — весело спросил Сергей.

— Именно вас. Немедленно возвращайтесь в вагон. Вам нельзя.

— Почему? — удивился Белов.

— Мне доктор, Татьяна Всеволодовна, сказала, что у вас слабые легкие. Поэтому немедленно в вагон!

— Есть! — Сергей шутливо приложил руку к голове.

Он легко, подтянувшись за поручни, прыгнул на площадку. Словно ожидая этого, поезд сразу тронулся.

— Вам нужно выпить горячего чая, — строго сказала девушка, — причем немедленно. Пойдемте со мной.

Она повела Белова в соседний вагон.

— Сюда, — девушка открыла дверь. — У нас есть термос, в нем всегда горячий чай.

Она сняла белый халат. И только сейчас Сергей рассмотрел ее как следует. Спроси его, какая она, он бы не ответил. Просто красивая, и все. Во всяком случае, он лучше ее никого в жизни не встречал.

— Как вас зовут?

— Марина.

— А меня Сергей.

— Я знаю.

— Откуда? — удивился он.

— Вам же наша начальница объяснила, что этот поезд — женский монастырь на колесах. Мы, как всякие женщины, любопытны. Поэтому атаковали замполита и все у него узнали. Вот так.

— Вы врач? — Сергей покосился на ее погоны с одной звездочкой.

— Нет, я военфельдшер.

— Вы москвичка?

— Почему вы так решили?

— Понимаете, за последнее время мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Мой начальник, когда я пришел работать в розыск, прочитал мне целую лекцию о специфических особенностях, говоре и акцентах самых разных людей.

— И вы можете отличить по выговору любого человека? — с недоверием спросила Марина.

— Конечно, нет. Но вот ленинградцев и москвичей…

— Ну, на этот раз вы не угадали, я ленинградка. Что же вы чай не пьете?..

Сергей взял стакан, отхлебнул, искоса глядя на Марину. Чуть вздернутый нос, большие светлые глаза, вот какие только, он так и не разобрал, коротко стриженные каштановые волосы. Гимнастерка плотно облегала ее высокую грудь. Военная форма не портила, а, наоборот, подчеркивала стройность ее фигуры.

— Как чай?

— Прекрасный.

Он говорил это вполне искренне. Никогда в жизни он не пил такого вкусного чая. Никогда еще ему не было так хорошо, как сейчас. Только вот начать разговор он никак не мог. Хотел, а не мог.

— Я слышала, вы до войны учились в университете? — Марина взяла стакан с чаем, села напротив.

Сергей поднял глаза и вдруг увидел, что она пристально рассматривает его. От смущения он сделал слишком большой глоток и закашлялся, обжигаясь.

— На юрфаке, — сказал он каким-то хриплым, чужим голосом.

— Я тоже училась.

— В медицинском?

— Нет, в Ленинградском университете, на филологическом.

— Правда? — Сергей поставил стакан с чаем, он почему-то очень обрадовался тому, что Марина студентка-филолог. Она как-то сразу стала для него понятнее. Точно такой же, как девочки с его курса и других факультетов МГУ.

— Это же очень здорово.

Марина засмеялась и опять внимательно поглядела на Белова.

— Я хотела изучать русскую литературу двадцатого века, даже автореферат писала о «Хождении по мукам» Алексея Толстого. В Ленинграде жили почти все писатели, именами которых мы гордимся. Моя мама работала в литературном архиве, а папа на радио…

— Они живы?

— Нет. Отец погиб в сорок первом под Лугой. Мама умерла за три дня до прорыва блокады. У нее было много друзей… Почти все ленинградские писатели. Они очень любили маму. Она дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Вы любите ее стихи?

Сергей задумался на минуту.

Годовщину последнюю празднуй —
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы той алмазной
Повторяется снежная ночь
Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму.
Свет луны, как нарочно, притушен.
И куда мы идем — не пойму…

Он читал стихи вполголоса. И вдруг сам увидел заснеженный Ленинград, и Мойку, и конюшни эти царские…

— Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию?

— Очень.

— Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны… Странно… Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре…

— Идет Бессонов, — перебил ее Сережа, — он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи.

О моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность…

Эти?

— Да, вы и их знаете?

— Я вообще люблю Ахматову.