Читаем Четвертая четверть полностью

– Хм. Ну, вот, вы же видели фильмы про Исаева-Штирлица? Считается, что одним из его прототипов был чекист Блюмкин, которого, по официальной версии, расстреляли в двадцать девятом году прошлого века… Так вот… Сейчас я действительно открою вам тайну… Блюмкина не расстреляли!

– Повесили? – дежурно среагировал Шустов.

– Изменив несколькими пластическими операциями внешность, его внедрили в бурно развивающуюся национал-социалистическую партию Германии, где Блюмкин, при содействии уже адаптированных агентов, сделал быструю карьеру, и под именем Мартина Бормана стал начальником партийной канцелярии Гитлера!

В детских головах заскрипели библиографические механизмы, и наиболее быстро соображающий знайка Груздев вступился за правду:

– Блюмкин – троцкист. Его в погоне со стрельбой ловили. А потом – расстреляли! Только дата не известна…

– Во-о-от! – восторженно подтвердил Мирек. – Дата – не известна, погоня – карикатурна, а то, что у Бормана такой же мост золотых зубов, как у Блюмкина – факт… Да и «исчезновение» Бормана в период штурма Берлина более похоже на его тайное возвращение на Лубянку…

– Брехня, – резюмировал патриот Гржфельд.

– А чо, нормальная безумная идея, – заступилась Красавина.

– Это тебе папа с невидимого фронта рассказал? – поинтересовалась Тяжлова.

– Шут-точки пошли, – заикнулся было Шутов, но комментарии прервала Родина:

– А что, ребята! Это же прикольно! Использовать нестыковки официальных историй и придумать свою! Молодец, Мирек! Я твою мысль поняла, и с удовольствием буду готовить реферат с тобою вместе.

– Не безумного, а Блаженного, – с грустью поправил Красавину Сережка Гурин.

– А вообще – стоит попробовать, – заинтересовался знайка Груздев.

– Да будет так! – торжественно провозгласил Шустов.

На том и порешили…

***

По авторским коллективам распределились спонтанно.

Тяжлова увязалась за патриотом Гржфельдом. Шустов занеразлейводился со знайкой Груздевым. Сережку Гурина позвала с собой красавица Киреева.

Люба напросилась начать работу над рефератом домой к Миреку («У меня мама прихворнула, можно сегодня к тебе? У сына олигарха дома побываю!»).

Чех не имел ничего против.

Только начали расходиться – у стадиона материализовался Блаженный:

– Географ глобусы пропил, – с ходу объявил он. – А в кабинете истории ни одной карты. Если у кого есть возможность помочь школе с методическими пособиями, – Блаженный откровенно уставился на Мирека, – буду премного.

– Откуда. – Откуда-то пискнул патриот Гржфельд.

– Карты детям не игрушка, – заместил покинувшего поле Шустова серьезный Лунев.

– Василий Иванович, пойдемте к нам, – отозвался Родина. – Папа будет рад вас видеть.

– Да, Родина. Очень хорошо, – косвенно подтвердил тесное знакомство с Миреком учитель. – Через пять минут жду тебя у своей машины. Вместе доедем. Раз уж живем рядом.

Тут, откуда ни возьмись, объявились и Нина с Зиной.

– Василий, Вася, – наперебой верещали они (что дает право автору обозначить их тексты от одного лица), – расскажи нам еще про Чехию! Правда то, что ты рассказывают про съемки чешских фильмов? А ты снимался? А нам можно? Ты такой интересный…

И когда они ушли уже достаточно далеко Мирек признался Любе:

– Я ведь историю совсем не знаю. Ненавижу историю. Вся придумана и вылощена. И литературу не люблю. Вернее, я люблю читать. Но не то, что заставляют в школе.

– А я тоже читаю другое, – улыбнулась Люба. – Все у нас получится, тезка! Не переживай… Мне бы вот математику подтянуть…

– Так это – раз плюнуть! – заверил Любомир и сплоченные тяжкой участью школьники отправились писать историю.

***

– Может, про твоего чекиста Бормана и напишем? – предложила Люба, вальяжно развалившись в кресле-качалке.

Школьники закрылись в комнате Мирека, которая находилась на втором этаже огромного коттеджа, снимаемого начинающим олигархом.

Родина-старший внизу принимал Безумного.

– Нет. Про Блюмкина нужно писать большую книгу. Может даже не одну. Это был величайший актер всех времен и народов! А потом и режиссер. Ты же помнишь Шекспира: «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры». Биография Блюмкина настолько насыщена разнообразными, зачастую противоположными характерными ролями, что трудно поверить, что все это – дела одного человека. А его деятельность по возвращении из Рейха до сих пор запрятана за семью печатями…

– Спроси у папы…

– Нет. Нельзя. Лучше ты про своего расскажи! Как это – стал невидимкой?

– Да я, правда, не знаю ничего толком… – смутилась Люба. – Мама часто ссорилась с ним тогда… А я… Решила что выросла… Ну и осталась как-то на даче с друзьями на ночь… Утром проснулись – головы у всех трещат… Бутылки, окурки… И кровь… И у меня кровь… Я потом, дня через два, из-за этого сильно упала… С большой высоты… Поломалась… Пока лежала полгода в больнице – узнала от мамы, что папа пропал… Как она объяснила – «стал невидимым»! Ха– ха… Шляется теперь ночами по хахалям… Ну, хоть меня не бросила и за то спасибо…

– Да все будет хорошо! – успокоил Мирек. – Может, и правда, испытания какие были? Я где-то читал про вертолет-невидимку. Это реально!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза