Четверть века назад. Часть 1

Ольг Елпидифоровн чужія «нжности» были очень мало забавны. Но она не отымала руки своей изъ-подъ руки Женни; она давно видла какъ, не глядя на нее и будто горяча о чемъ-то препираясь съ Факирскимъ, подвигался не торопясь къ проходу между креселъ лукавый Ашанинъ… «Вотъ-вотъ сейчасъ подойдетъ онъ ко мн, какъ ни въ чемъ не бывало, а самъ золъ какъ чортъ, думала она, и начнетъ со смшковъ»…

Донъ Жуанъ дйствительно былъ «золъ какъ чортъ», золъ на себя, на то что у него теперь ныло и клокотало въ душ «изъ-за этой двчонки», за то что не имлъ силы переломить себя, не имлъ силы «ссть опять верхомъ и похать»… «Я буду глупъ съ нею, я чувствую!» повторялъ онъ себ съ невыразимою досадой, съ злобнымъ наслажденіемъ помышляя въ тоже время какъ онъ все-таки «свое возьметъ, накинетъ ей арканъ на шею и затянетъ, затянетъ узломъ — непорвешь!»…

«Олива» и «лавръ», Маусъ и Ранцевъ, были уже тутъ, подл нея, съ обычными фразами, со знакомыми вздохами. Никогда еще не казались они ей такъ мелки, такъ ничтожны. «Уздъ!» проговорила она мысленно, и ей становилось противно. Ей вдругъ представлялось что она, Ольга, mademoiselle Olga d'Akouline, воспитанная въ перворазрядномъ институт, прирожденная Petersbourgeoise et demoiselle du grand monde, въ первый разъ въ жизни попала въ эту глухую провинцію, въ первый разъ видитъ эти уздныя лада, эти смшные, взъерошенные усы надо ртомъ армейскаго «капиташки», этотъ черепъ Сократа на булавк воткнутой въ истрепанный атласный шарфъ этого блесоватаго «стряпчаго»…. «Стряпчій!» — и презрительно сжимались ея губы…. «А вонъ тамъ еще лисицей, бочкомъ, крадется этотъ московскій Ловеласъ… И радъ что у него на голов цлый ворохъ волосъ торчитъ… Такой mauvais genre, и жилетъ не по мод»…

— Не довольно ли, Женни? промолвила она громко и пофранцузски, — насъ ждутъ въ гостинной.

Обожатели ея вскрикнули оба разокъ:

— Только васъ, значитъ, и видли мы! завздыхалъ ероша волосы свои капитанъ.

— Какія вы однако сегодня жестокія! промычалъ уходя въ свои воротнички «стряпчій».

Ашанинъ былъ уже отъ нихъ въ двухъ шагахъ.

Olga d'Acouline медленно приподняла глаза къ плафону, какъ бы въ первый разъ замтивъ изображенныхъ тамъ вакханокъ и нимфъ, и небрежно, но отчетливо произнесла пофранцузски же:

— Не всякій день праздникъ!..

— А «праздникомъ» называется у насъ репетиція? услышала она несносный для нея теперь, насмшливо-вкрадчивый голосъ «московскаго Ловеласа».

Онъ стоялъ передъ ней, и смялся… смялся, какъ бы не признавая то чмъ она себя теперь чувствовала, смлъ смяться съ этимъ кудрявымъ ворохомъ на голов и въ старомодномъ жилет… Ее взорвало…

— Не хочу, и не будетъ! сверкнувъ зрачками, отрзала она, не глядя на него.

— Но мн и лучше! хладнокровно сказалъ на это Ашанинъ, жадно въ то же время обнимая ее всю короткимъ взглядомъ.

— Это почему? спросила вдругъ, оборачиваясь Женни.- Pr'esentez moi monsieur! сказала она Чижевскому…. Тотъ офиціально произнесъ его имя…

Донъ-Жуанъ почтительно склонилъ голову…

— Почему вы думаете лучше чтобы репетиціи не было?

— Ольг Елпидифоровн главное въ ней — пніе, а я, промолвилъ Ашанинъ смиреннымъ тономъ, — у меня слухъ очень нженъ, я бы боялся сегодня фальшивыхъ нотъ.

Женни расхохоталась во всю мочь.

— Я никогда въ жизни не фальшивила! мгновенно вскипятившись воскликнула барышня.

— Та, та, та! И Маріо фальшивитъ, не то что ты!

— Я! я! едва могла говорить Ольга;- а я вотъ теб покажу!

И вырвавъ стремительно отъ нея руку свою, она кинулась со всхъ ногъ къ оркестру:

— Monsieur Erlanger, mohsieur Erlanger!

Тонкая, сухая, съ ироническою улыбкой и узенькими, длинными усиками надъ едва намченною линіей губъ, голова извстнаго тогда дирижера Малаго московскаго театра обернулась на нее:

— Mademoiselle, `a vos ordres?

— Пожалуста, мою арію! (Она вставляла въ третье дйствіе Синичкина арію Вани изъ Жизни за Царя: «бдный конь въ пол палъ)».- Allegro, и начинайте съ reprise: «къ намъ пришли Поляки»… Я хочу только показать…

— Зейчасъ, зейчасъ, mademoiselle! улыбнулся онъ ей въ отвтъ. Музыканты съ видимымъ удовольствіемъ отыскивали свои ноты, — они уже аккомпанировали Ольг наканун. — О, езлибъ у насъ въ театръ былъ такой головъ et des yeux comme `ea! говорилъ онъ самъ, прищуривая на нее свои лукавосластолюбивые глазеньки, и вооружаясь своею палочкой.

— Начинайте, начинайте! нетерпливо постукивая ногой, торопила его Ольга уже со сцены.

Смычки поднялись…

Что говорится, съ мста все унесъ съ собою ея неотразимый, волшебно-страстный голосъ. Можно было все ей простить, все стерпть отъ нея за эти всю душу захватывавшіе и необузданные звуки… такъ пть могъ только голосъ на зар своей силы, — царственный богачъ, надменно расточающій свои сокровища изъ-за мгновенной прихоти… Резонансъ залы былъ великолпный. Словно на пылающихъ крыльяхъ разносилъ онъ этотъ голосъ въ безпредльную ширь… Музыканты, блестящими глазами слдя за пвицей, забыли о своихъ партіяхъ; все сильне, все бойчй становился темпъ, — палочка Эрлангера, какъ бы помимо его воли, била неудержимо по воздуху… Ашанинъ упалъ въ кресло въ какомъ то опьяненіи…