Четверть века назад. Часть 1

— Ну, довольно, довольно! Она также быстро откинулась отъ княжны, опустилась на свой диванъ, торопливо нюхнула изъ своей золотой табакерки, и съ полными еще слезъ глазами заговорила опять:- такія сцены никуда не годны; и очень нужно было теб! погрозила она пальцемъ Сергю. — А я вотъ что, моя дорогая, сдлаю, обратилась она опять къ княжн,- я завтра же поговорю съ вашею матушкой. У нея могутъ быть, конечно, свои виды… Но скажемъ и такъ: Гундуровы вдь не съ улицы, не первые встрчные. Сережа родомъ Шастуновымъ не уступитъ. А богатства вашего, милая, ему не нужно, да и вамъ также, сколько я могла замтить. Вамъ на бдныхъ разв деньги нужны, — такъ? Такъ у насъ съ нимъ всегда на это найдется….. А я всегда даже боялась большаго богатства для Сережи: совстно какъ-то, да и человкъ будто при немъ глупый становится, уже смялась Софья Ивановна. — Такъ я все это такъ завтра вашей maman и скажу!.. Ну, а если она слишкомъ заартачится, я за князя Ларіона примусь; что бы онъ тамъ ни думалъ, а все же онъ пойметъ скоре, я такъ полагаю… Вы какъ думаете, милая?

— Дядя? сказала Лина, и слабый румянецъ зардлся на ея блдныхъ щекахъ, — онъ… да… онъ даже сегодня…

— Онъ васъ такъ любитъ!

— Да…. любитъ, повторила она съ какою-то странною въ эту минуту задумчивостью.

— И если онъ будетъ знать… что это ваше желаніе?

— Онъ знаетъ.

— И что же?

— Онъ… Я надюсь… да, молвила княжна, — онъ будетъ говорить maman.

— И прекрасно! начала было Софья Ивановна.

Гундуровъ перебилъ ее, — въ душ его все сильне теперь росла тревога:

— Елена Михайловна, ради Бога, скажите прямо: надетесь ли вы на заступничество князя Ларіона Васильевича?

Она приподняла голову:

— Да, онъ заступится!..

— И вы надетесь — съ успхомъ?

— Нтъ! сказала она.

— Нтъ?… У него сердце упало… — А… а тогда же что? пробормоталъ онъ, заикаясь…

«Вотъ оно когда пришло!» мучительно сказалось въ душ Лины.

— Я противъ воли maman не пойду! услышалъ приговоръ свой Гундуровъ…

Въ глазахъ у него помутилось…

— Княжна! воскликнулъ онъ съ неудержимою страстью, — но какъ же жить тогда? Вдь плаха, вдь дыба, все легче этого!.. — Лина, Лина!..

Дверь распахнулась. На порог ея показалась запыхавшаяся Ольга Елпидифоровна.

— Pardon, madame! извинилась она, присдая предъ хозяйкою покоя, и, быстро обжавъ взглядомъ присутствующихъ, угадывая въ общихъ чертахъ смыслъ произошедшей здсь сцены;- Lina, ch`ere, васъ ищутъ по всему дому, княгиня сердитой: пріхали Карнауховы, и съ ними эта петербургская графиня. Вотъ очаровательная женщина!.. Пойдемте скоре, пойдемъ!..

И съ новыми «pardon madame» и присданіемъ она ухватила изнемогшую отъ волненія и тоски Лину подъ талію, подняла ее почти силой изъ ея готическаго кресла, и потащила съ собой изъ комнаты.

XLV

Бывало, бывало,
Какъ все расцвтало,

слышалось изъ гостиной…

За роялемъ сидлъ Толя Карнауховъ, студентъ лтъ восемнадцати, и плъ романсъ. «Музыкальность» составляла одну изъ спеціальностей его семейства, вслдствіе чего даже эта втвь Карнауховыхъ прозывалась въ Москв «придворными фаготами», въ отличіе отъ другой, захудалой ихъ втви, члены которой носили плебейское прозвище «пучеглазыхъ», «возковъ съ фонарями» тожь… Толя плъ съ необыкновеннымъ выраженіемъ; онъ то закатывалъ до блка глаза свои въ потолокъ, то поводилъ ими кругомъ съ такимъ жалостнымъ видомъ будто просилъ у слушателей милостыни; въ соотвтствіе съ этимъ и голосъ его, наусканно-страстный и хриплый не по лтамъ, то неистово дребезжалъ на недосягаемыхъ нотахъ, то изнывалъ до такого morendo что можно было думать пвецъ и впрямь вотъ-вотъ сейчасъ свалится, бездыханный, со стула…

Матушка его, извстная тогда princesse Dodo, домъ которой въ Москв былъ, какъ называла она его сама, «un petit coin de Petersbourg transport'e `a Moscou», а какъ звала его дочь ея Женни (представлявшая собою вообще въ семь элементъ протеста и мятежа) «подворье для петербургскихъ аксельбантовъ», — princesse Dodo, маленькая и сморщенная, подперевъ рукой острый подбородокъ и опустивъ еще красивые глаза въ колни, покачивала въ тактъ пнію сына исхудалою головой, повязанною кружевною косынкой `a la Fanchon.

«Trop de coeur, ce gar`eon»! вздохнула она когда онъ кончилъ, оборачиваясь съ грустною улыбкой на давно изсохшихъ губахъ къ сидвшей подл нея «петербургской графин»…

«Весь въ меня; потому и я — trop de coeur!» словно говорили этотъ вздохъ, эта улыбка.