Честь имею

Я остановился у кромки леса и развернул Ветерка навстречу преследователям, вскинул арбалет. Первым же выстрелом снял летящего впереди всех всадника, отбросил арбалет – выстрелить все равно больше не успевал. Выхватил два ножа и, когда позволило расстояние, бросил с обеих рук, попал, потом пришел черед меча. По обе стороны тропы рос довольно густой кустарник, и, заблокировав тропу, я, пока буду жив, никого не пропущу.

На удачу, среди них почему-то был только один лучник, которого я свалил, попав в глаз метательным ножом.

Иннгулы, видно, не ожидали такого отпора и немного замешкались, а вот мы с Ветерком нет и рванули им навстречу – расстояние-то было всего три-четыре метра. Ветерок ударил грудью в плечо низкорослую лошаденку, повалив ее вместе со всадником, я в это время отрубил руку с мечом еще одному степняку. А дальше… дальше началась свалка.

Я чувствовал, что Ветерок держится из последних сил: все-таки длинный переход и отсутствие корма дает себя знать. Он уже начал пошатываться, поэтому я соскочил с него, хлопнул по крупу, отправив себе за спину. И еще я ошибся, думая, что лучник был один, а может, просто кто-то подхватил лук убитого, но вдруг бедро правой ноги обожгло болью, и, глянув вниз, я увидел, что оно насквозь пробито стрелой.

Времени на то, чтобы обломить наконечник и выдернуть ее, не было. С раной перейти в ускорение тоже было проблематично, я рубил и рубил мечом. И мне было все равно – я не выбирал, конь это или всадник, ярость, боль и страх витали над тропой, красный туман застилал мне глаза и рукоять меча, залитая кровью врагов, скользила в руке. «Как можно дольше их задержать, – крутилось в голове, – как можно дольше…» А потом пришла темнота, и я умер.

Глава двенадцатая

Как же больно, как больно! Казалось, голова сейчас разорвется на тысячу кусков, болела каждая клеточка тела, мне даже дышать было очень больно и невозможно, я просто тонул в этом океане боли. Если я умер, почему же мне так больно? С трудом открыв глаза, увидел склоненную надо мной голову Ветерка и вдруг услышал шепот…

– Лесик, я боюсь… Он шевелится, Лесик! Давай уйдем.

Второй голос стал возражать:

– Ну чего ты боишься, я же с тобой, ты знаешь, какой я сильный! Не бойся, ты постой здесь, а я посмотрю.

И в моем поле зрения возник мальчишка лет шести-семи, посмотрел на меня и серьезно спросил:

– Дяденька, а ты живой?

– Наверное, да, – прохрипел я, и в голове словно взорвалась бомба.

Ветерок, услышав мой голос, фыркнул и радостно заржал, тряся гривой. Мальчишка испуганно отскочил. И я, как бы ни было больно мне говорить, попытался его успокоить:

– Не бойся, не бойся, он добрый, это он тебя рад видеть и приветствует так, – вешал я лапшу на уши ребенку.

– Ты кто и где живешь? – задал я вопрос мальцу, когда он успокоился.

– Я Лесик, а живем мы тут недалеко, наше село весной иннгулы сожгли, всех убили, остались только Ясмина, я с Ирмой да немой Ивар.

Тут за спиной мальчишки возникла девочка лет пяти, курносая и замурзанная, щеки и губы ее были вымазаны чем-то красным. «Наверное, землянику собирали», – подумал я.

– Лесик, а ты не мог бы позвать кого-нибудь из взрослых? – после нескольких неудачных попыток встать попросил я мальчугана.

– Да, дяденька, я сейчас, я быстро!

И они убежали. Я снова попытался пошевелиться, и мне это опять не удалось. Видать, я все-таки смог перейти в ускорение, такой откат бывает только когда воин полностью выложится, в большинстве случаев это приводит к смерти. А я пока жив, может, и обойдется. Где-то через час я услышал голосок Лесика, который кому-то доказывал:

– Да тут он, тут вон, видишь, конь его стоит.

И какое-то бурчание. Вначале я увидел ребенка, потом здоровенного детину неимоверных размеров. Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом детина гыгыкнул и кивнул головой.

– Ты меня понимаешь? – спросил я, и тот радостно закивал, гыгыкая.

– Тогда слушай: я пока не могу шевелиться, поэтому ты возьми меч из моей руки и вложи его в ножны, чтобы он не потерялся и никто случайно не пострадал. Потом погрузи меня на лошадь, можно даже поперек, и где-то тут еще лежит мой арбалет, его тоже надо забрать. Остальное, все, что здесь есть – твое и Лесика, ну и Ирмы, – и я попытался улыбнуться, что мне, кстати, удалось.

Немой быстро нашел мой арбалет, но вот на лошадь меня грузить не стал, а понес на руках, при этом, видно, не испытывая больших трудностей. Ветерок плелся сзади – ему тоже досталось, на крупе видно было рассечение, неглубокая, но довольно длинная полоса. «Потерпи, коняшка, я тобой займусь, дай только встану на ноги», – думал я. Стрела, засевшая в ноге, частично обломилась со стороны оперения, но боли я почти не чувствовал.

Где-то минут через двадцать мы оказались в небольшой землянке.

Старая Ясмина оказалась женщиной лет тридцати – тридцати пяти, довольно миловидной и аккуратной, в землянке было очень чисто и пахло какими-то травами. Она ловко выдернула стрелу и промокнула кровь чистой тряпицей.