Чертов Либман-Сакс

— Какого хрена! — возмутилась Даша. — Там Люба заболела, и я хочу…

— Ты сейчас лишняя. Не спорь.

Дашка злобно уставилась на мужчину, но потом все же сдалась. Сложила руки на груди, плюхнулась на лавку и надменно задрала нос. Тем временем в доме Ставр подошел к жене. Осторожно прижал ее к себе.

— Они вернулись, Ставр… Эти бабочки опять вернулись.

— Я знаю, милая…

— А я так надеялась, что нет…

— Я знаю. — Он отвел светлые пряди волос и запрокинул лицо жены. — Мы справимся с ними. Веришь? Мы победим твоих бабочек.

— Я хотела быть красивой на нашей свадьбе. А сейчас… Глупости, правда, переживать по поводу собственной внешности, когда можешь вообще умереть?

— Нет. Не глупости. Если бы я был такой красивый, как ты, я бы тоже переживал.

Любе стало смешно. Она рассмеялась сквозь слезы. И это был действительно радостный смех. Ставр делал ее счастливой даже сейчас, когда это, казалось бы, было совсем невозможно.

— И, знаешь, мне, наверное, давно тебе следовало сказать по поводу свадьбы…

— Что? — насторожилась Люба, совсем по-детски шмыгнув носом.

— Я немного не учел, что тебе захочется какое-то торжество, поэтому просто распорядился нас поженить.

Люба растерянно моргнула. Вытерла нос салфеткой, которую Ставр ей любезно предложил, и на всякий случай уточнила:

— Распорядился?

— Угу.

— То есть, мы уже женаты?

— Да, уже пять дней как.

Люба промолчала. Опустила голову на плечо мужу, обняла его за пояс.

— Я люблю тебя, Ставшая Любовь. И мы со всем справимся. Обещаю.

Она расплакалась. Потому что не было в ее жизни более трогательного момента. Потому что быть с ним, быть им любимой — это все равно, как неба коснуться. Это то, ради чего стоит жить и бороться. То, ради чего можно пожертвовать всем, что имеешь, и никогда об этом не пожалеть. Потому что без него жизнь теряет смысл. И ненужным становится все. Без него жизни в принципе нет. Его душа — океан. Он сам — стихия. Он — шторм, он — штиль, он — ливни и грозы, он — терпкая горечь знойного лета, он — лавина снега в горах… Он — вечность. Её вечность… Сколько бы времени ей ни отмерили — он ее вечность.

— Какие иммуносупрессоры ты принимаешь? — Люба снова рассмеялась сквозь слезы. Только Ставр, после признания в любви, мог спросить о таком. Впрочем, разве этот вопрос не был самым большим доказательством его чувств? Щемящая нежность подожгла пространство. Волной ворвалась в легкие, перекрывая доступ кислорода.

— Я люблю тебя, Ставр Ставший. А принимаю я белимумаб.

— Хорошо. Это хороший препарат.

— Да… — Люба вдруг отчетливо поняла, что муж уже давно озаботился вопросом ее болезни. Она бы не удивилась, если бы на нынешнем этапе он знал о ней даже больше ее самой. И это так много значило! Так бесценно много. Потому что отец и Бауман, они не знали практически ничего. Считали, что их функция заканчивается на оплате ее медицинских счетов. И только Ставр действительно разделил с ней боль.

— Ты горишь, и нам, наверное, нужно в больницу. — Наверное, да. Но не хотелось. Не хотелось размыкать объятья и идти в неизвестность. Хотелось побыть в тишине. — Ты в последнее время в столице лечилась, да?

— Угу. И немного в Израиле… У меня здесь хорошие врачи. Они держат руку на пульсе, и при необходимости консультируются с зарубежными специалистами. Я им доверяю.

— Хорошо. Значит, будем лечиться в столице.

— Я не хочу туда ехать.

— Значит, врачи приедут сюда. — Сказал, как отрезал. И Люба поняла, что да — они приедут. И сделают все необходимое, и помогут ей… — У тебя ведь есть их контакты?

— Угу… — Шепчет, а сама не хочет никуда звонить. Хотя становится все хуже, и тело начинает ломить. Он это, конечно же, замечает.

— Давай, славная, нам совершенно точно нужно поторапливаться.

Глава 26

Минула ровно неделя с начала рецидива. Они прошли все мыслимые и немыслимые обследования и безотлагательно приступили к лечению, но лучше Любе не становилось. Мало того, обследования показали, что в этот раз, помимо почек, волчанка атаковала еще и легкие Любы. Ставр выслушал врача молча. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Подтянувшийся к концу недели Аверин также молчал. Они покинули ординаторскую вместе, не обмолвившись друг с другом и словом. В полнейшей тишине разошлись по разным сторонам коридора. Одинаково сложили руки на груди, уставившись каждый в свое окно. Видел ли тесть в нем хоть что-то? Ставр — нет. Перед глазами был не серый больничный двор, а Люба… В горах. Почему-то первым вспомнился именно этот момент. Ее жизнерадостная улыбка, и руки, которыми она, казалось, пыталась обнять весь мир. Ее тонкие, исколотые иглами врачей руки…

Желудок снова пронзила боль. Боль такой силы, что он пошатнулся, и едва не упал, в последний момент ухватившись за подоконник.

— Эй, ты что?

Ну, кто бы мог подумать, что первым ему навстречу поспешит отец Любы?

— Нормально все.

— Вижу, как нормально. Сам-то давно в больничке парился?

— Давненько. — Ставр осел на обтянутую дерматином кушетку и устало откинул голову.