Черный лед

Но Комитет не был готов потерять то, во что были вложены такие крупные капиталы, и его дважды с большим трудом возвращали к жизни. Ему не собирались позволить умереть, и он прекратил сопротивление, предоставив им колдовать над ним до тех пор, пока не ощутил, что уже может справляться с болью без их таблеток. Таблеток, которые снимали боль, таблеток, которые держали его в повиновении, таблеток, которые убеждали его делать все, чего от него требовали. Он не нуждался в их таблетках.

За дверями его палаты круглые сутки дежурила охрана. Время от времени он приходил в себя достаточно, чтобы заметить охранников, хотя понятия не имел, что они там делали — защищали его или, наоборот, следили, чтобы он не сбежал. Никто из Комитета не показывался, да он и не ожидал, что Гарри Томасон явится собственной персоной и предъявит ему ультиматум. Он ждал, когда сможет пройти самостоятельно хотя бы несколько шагов, практиковался, когда поблизости не было медсестер, а потом выдернул из руки капельницу, нокаутировал охранника, снял с него одежду и растворился в ночи.

Сначала Итальянские Альпы, затем Венеция, город, который он изучил так же подробно, как большинство людей изучили свое собственное жилье. Никому не под силу отыскать его в путанице кривых улочек и перекрестков Венеции, и он мог бы затеряться здесь навсегда, если бы хотел.

Но он этого не хотел. Ему было тревожно, он выздоравливал медленнее, чем выздоравливал бы на его месте обычный человек, и нервы его были опасно напряжены, слишком напряжены. Он оставил позади очередной кусок жизни, как делал до того много раз. Годы скитаний с матерью и тетей Сесиль, годы самодовольного себялюбия, когда он переходил от женщины к женщине, используя их и бросая навсегда. А затем страшные годы, нескончаемая вечность, когда его нанял и им управлял Комитет, который считал, что цель оправдывает средства, какими бы чудовищными они ни были.

И вот он опять вернулся к скитальческой жизни, но на этот раз он одинок. Переезжает с места на место, не останавливаясь нигде надолго и не оставляя следов. После безумия венецианского карнавала он покинул Венецию и отправился на запад. Азорские острова подарили ему тепло и покой, и только однажды он вспомнил о Хлое — когда ушей его мимолетно коснулась мелодичная португальская речь, он подумал, что этот язык тоже мог бы принадлежать к числу тех, которыми она овладела.

Она жива, с ней все хорошо, она заключена в горах Северной Каролины, и это все, что ему нужно было знать. Ей больше ничего от него не требовалось — ни пищи, ни тепла, ни секса, ни самой жизни. К этому времени одна только мысль о нем должна была приводить ее в ужас. Если она вообще о нем думала.

Он мог только надеяться, что таких мыслей у нее не возникало. Она была плохо подготовлена для тех нескольких дней, которые они провели вместе: смерть и насилие — не самый обычный жребий, выпадающий молоденьким девушкам, особенно американкам. Если бы она сама не сумела стереть все это из памяти, ее умные и опытные родители — он был в этом уверен — возили бы ее от врача к врачу до тех пор, пока она не исцелится. Исцелится от воспоминаний. Исцелится от него.

Он лежал на солнце, позволяя своему разуму бездействовать, а своему телу — набираться сил. Он не знал, куда направится отсюда дальше — Греция отпадала, Дальний Восток был не лучшей идеей. Якудза не слишком радостно восприняла потерю Отоми, а их разведывательная сеть соперничала с агентурой Комитета. Едва его нога ступит на японскую землю или хотя бы приблизится к ней, его найдут и уничтожат, даже если вокруг будет миллион человек. А он обнаружил, что больше не стремится к смерти, хотя не мог еще понять почему.

Он не собирался ехать в Штаты — это было совершенно исключено. Америка — страна огромная, но если он появится в ее обширных пределах, ему придется остерегаться одной, но очень опасной встречи. Одной женщины. С этим ничего не поделаешь: он не смог бы сосредоточиться ни на чем другом, пока не уехал бы вновь. Даже Канада могла оказаться слишком близко.

Швейцария — вот неплохой вариант. Страна, соблюдающая строгий нейтралитет. Или Скандинавия — возможно, Швеция.

Боже, нет! Он уже никогда больше не сможет вспомнить о Стокгольме, не подумав… дьявол, он даже не знал, о чем думает. Она заполонила его мир, отравила его мир. Ему некуда было бежать, никуда не скрыться от мысли о ней. Может быть, в конце концов он опять захочет умереть.

А может быть, это просто часть ниспосланного ему возмездия.

Он выпил слишком много, но что еще он мог делать, лежа на солнышке и пытаясь не думать?

Пить, курить, спать с миленькой официанткой, когда напьется до того, что обо всем забудет. Хорошая жизнь, сказал он себе, поправляя на носу солнцезащитные очки и щурясь сквозь них на яркое португальское солнце. Остаться, что ли, здесь навсегда…

Солнце зашло за тучи, и он терпеливо ждал, закрыв глаза, когда оно вновь появится. А когда открыл их, то обнаружил, что рядом с его шезлонгом стоит Йенсен.