Черный кот

То не былъ страхъ физическаго зла — и однако же я затрудняюсь, какъ мнѣ иначе опредѣлить его. Мнѣ почти стыдно прнзнаться — даже въ этой камерѣ осужденныхъ, мнѣ почти стыдно признаться, что страхъ и ужасъ, которые мнѣ внушало животное, были усилены одной изъ нелѣпѣйшихъ химеръ, какія только возможно себѣ представить. Жена неоднократно обращала мое вниманіе на характеръ бѣлаго пятна, о которомъ я говорилъ, и которое являлось единственнымъ отличіемъ этой странной твари отъ животнаго, убитаго мной. Читатель можетъ припомнить, что это пятно, хотя и широкое, было сперва очень непаредѣленнымъ, но мало-по-малу — посредствомъ измѣненій почти незамѣтныхъ, и долгое время казавшихся моему разсудку призрачными — оно приняло, наконецъ, отчетливыя, строго опредѣленныя очертанія. Оно теперь представляло изъ себя изображеніе страшнаго предмета, который я боюсь назвать — и благодаря этому-то болѣе всего я гнушался чудовищемъ, боялся его, и хотѣлъ бы отъ него избавиться, если бы только смѣлъ — пятно, говорю я, являлось теперь изображеніемъ предмета гнуснаго — омерзительно страшнаго — Висѣлицы! — О, мрачное и грозное орудіе ужаса и преступленія — агонія и смерти!

И теперь я дѣйствительно былъ безпримѣрно-злосчастнымъ, за предѣлами чисто-человѣческаго злосчастія. Грудь животнаго — равнаго которому я презрительно уничтожилъ — грудь животнаго доставляла мнѣ — мнѣ, человѣку, сотворенному по образу и подобію Всевышняго — столько невыносимыхъ мукъ! Увы, ни днемъ, ни ночью я больше не зналъ благословеннаго покоя! Въ продолженіи дня отвратительная тварь ни на минуту не оставляла меня одного; а по ночамъ я чуть не каждый часъ вскакивалъ, просыпаясь отъ неизреченно страшныхъ сновъ, чувствуя на лицѣ своемъ горячее дыханіе чего-то, чувствуя, что огромная тяжесть этого чего-то — олицетворенный кошмаръ, стряхнуть который я былъ не въ силахъ — навѣки налегла на мое сердце.

Подъ давленьемъ подобныхъ пытокъ во мнѣ изнемогло все то немногое доброе, что еще оставалось. Дурныя мысли сдѣлались моими единственными незримыми сотоварищами — мысли самыя черныя и самыя злыя. Капризная неровность, обыкновенно отличавшая мой характеръ, возросла настолько, что превратилась въ ненависть рѣшительно ко всему и ко всѣмъ; и безропотная жена моя, при всѣхъ этихъ внезапныхъ и неукротимыхъ вспышкахъ бѣшенства, которымъ я теперь слѣпо отдавался, была, увы, самой обычной и самой безсловесной жертвой.

Однажды она пошла со мной по какой-то хозяйственной надобности въ погребъ, примыкавшій къ тому старому зданію, гдѣ мы, благодаря нашей бѣдности, были вынуждены жить. Котъ сопровождалъ мсня по крутой лѣстницѣ и, почти сталкивая меня со ступенекъ, возмущалъ меня до бѣшенства. Взмахнувъ топоромъ, и забывая въ своей ярости ребяческій страхъ, дотого удерживавшій мою руку, я хотѣлъ нанести животному ударъ, и онъ, конечно, былъ-бы фатальнымъ, если-бы пришелся такъ, какъ я мѣтилъ. Но ударъ былъ задержанъ рукой моей жены. Уязвленный такимъ вмѣшательствомъ, я исполнился бѣшенствомъ, болѣе чѣмъ дьявольскимъ, отдернулъ свою руку и однимъ взмахомъ погрузилъ топоръ въ ея голову. Она упала на мѣстѣ, не крикнувъ.

Совершивъ это чудовищное убійство, я тотчасъ-же, съ невозмутимымъ хладнокровіемъ, принялся за работу, чтобы скрыть трупъ. Я зналъ, что мнѣ нельзя было удалить его изъ дому, ни днемъ, ни ночью, безъ риска быть замѣченнымъ сосѣдями. Цѣлое множество плановъ возникло у меня въ головѣ. Одну минуту мнѣ казалось, что тѣло нужно разрѣзать на мелкіе кусочки и сжечь. Въ другую минуту мною овладѣло рѣшеніе выкопать заступомъ могилу въ землѣ, служившей поломъ для погреба, и зарыть его. И еще новая мысль пришла мнѣ въ голову: я подумалъ, не бросить ли тѣло въ колодецъ, находившійся на дворѣ, а то хорошо было-бы запаковать его въ ящикъ, какъ товаръ, и, придавъ этолу ящику обычный видъ клади, позвать носильщика и, такимъ образомъ, удалить его изъ дому. Наконецъ, я натолкнулся на мысль, показавшуюся мнѣ наилучшей изо всѣхъ. Я рѣшилъ замуровать тѣло въ погребѣ — какъ, говорятъ, средневѣковые монахи замуровывали свои жертвы.

Колодецъ, какъ нельзя лучше былъ приспособленъ для такой задачи. Стѣны его были выстроены неплотно, и недавно были сплошь покрыты грубой штукатуркой, не успѣвшей, благодаря сырости атлосферы, затвердѣть. Кромѣ того, въ одной изъ стѣнъ былъ выступъ, обусловленный ложнымъ каминомъ или очагомъ; онъ былъ задѣланъ кладкой и имѣлъ полное сходство съ остальными частями погреба. У меня не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что мнѣ легко будетъ отдѣлить на этомъ мѣстѣ кирпичи, втиснуть туда тѣло, и замуровать все какъ прежде, такъ чтобъ ничей глазъ не могъ открыть ничего подозрительнаго.