Читаем Черные колокола полностью

Бронзовая венгерка, подняв над запрокинутой головой обнаженные руки с пальмовым листом, венчает массивную четырехугольную колонну, которая как бы входит своим основанием в толщу белого постамента и дальше, в самые недра горы Геллерт. Внизу лежит Будапешт, надвое рассеченный саблей Дуная и окутанный сизо-фиолетовой осенней дымкой. Вверху проносятся круто взбитые, белые-белые, безмятежные, совсем майские облака. Они движутся, но кажется, что застыли, как снежные сугробы, а шагает она, венгерка, до черноты загоревшая на солнцепеке, босая, в длинной рубашке. Шагает по белому полю, легко преодолевая сугроб за сугробом, не замечая ни дней, ни ночей, ни лет. Сколько она уже прошла и пролетела и сколько ей еще предстоит пройти!

У ног бессмертной венгерки на резной облицовке колонны лучится золотом двойная звезда – макет ордена Отечественной войны. Тут же, под орденом, на белом утесе, несет свою вечную вахту человек в шинели – советский солдат с автоматом на груди, с красным знаменем в правой руке.

Широкая гранитная лестница ведет к подножию монумента. Люди Киша, задрав головы, стоят на этой лестнице и, ухмыляясь, с любопытством рассматривают монумент, словно впервые его видят, ждут команды атамана. Все готовы сделать, что будет приказано. Могут забросать монумент гранатами, разобрать его по камню и утопить в Дунае, могут разрушить до основания.

Ласло Киш ясно видит, чего хотят его люди. Но он не намерен идти им навстречу. Никому он не уступит чести первым надругаться над монументом. Много лет, с тех пор как возник этот памятник, он мечтал приложить к нему руку.

Киш бесцеремонно осаживает своих соратников назад, на нижнюю ступеньку лестницы. Всех убирает со сцены, остается один. Где-то начинает стрекотать киноаппарат. Киш ложится на верхние ступеньки, удобно прилаживает автомат и, не торопясь, хладнокровно поднимает его ствол все выше и выше. Нацелился на макет ордена Отечественной войны и замер. Ласло Киш хлестал палинку с самого утра, пил ее вчера, позавчера, пил всю неделю, с 23 октября. Пил и громил. Громил и убивал. Мало спал, мало отдыхал. И все же теперь не дрожат его руки. Точен прицел.

Затаив на секунду дыхание, он плавно нажал на спусковой крючок. Пуля, взвизгнув, впилась тупым свинцовым своим жалом в золотой луч, расколола его, разъединила на сотни частей, превратила в пыль, в дымок.

– Кинирни!..

Зрители отметили первый выстрел Киша бурными аплодисментами и одобрительными криками.

– Хайра! Хайра! Хайра!

Из дружного хора толпы выделялся приметный голос Кароя Рожи:

– Прекрасно, Мальчик! Продолжай в таком же темпе. Вери гут! – американец автоматически перешел на английский.

Да, и Рожа был здесь. Разве мог он пропустить такое зрелище? Все видел, все запомнил, что творилось на горе Геллерт в этот исторический день. Не доверяя памяти и записной книжке, он запечатлел историю еще и на кинопленку. Японский самонаводящий аппарат зафиксировал все самое интересное: и лежащего у подножия монумента повстанца, и как он долго и сосредоточенно прицеливался, и как выстрелил, и как радовались его товарищи по оружию. Карой Рожа делал большой политический бизнес. Дня через два-три его фильм, срочно размноженный в лабораториях компании, где служит Рожа, появится на всех экранах западного мира, станет бестселлером, боевиком, сделает баснословные сборы в долларах, фунтах стерлингов, кронах, марках, пезетах и лирах.

И вторая пуля попала в цель – рассеяла, раздробила, развеяла в прах еще один золотой луч.

– Кинирни!..

Пуля за пулей вонзались в орден – в славу и доблесть, в труд и память Великой Отечественной войны, в наше священное прошлое, в наше солнце, освещающее поля трагических битв от Эльбруса до Альп, от моря до моря. Седой пылью затуманилась, заволоклась венгерка с пальмовым листом в руках. А пули визжали, выли, секли, шаманили: кинирни!.. выстричь!..

Не одиноким был вопль Киша в тот день.

Притих, замер Будапешт. Не слышно было ни гула церковных колоколов, ни грохота пушек, ни заводских гудков, ни стонов пароходных сирен над Дунаем. Все задавили, задушили палаческие вопли: кинирни!.. выстричь!..

«Люди закона Лоджа» расстреливали звезды, красные знамена. Бросали гранаты в больничные палаты, где лежали тяжело раненные солдаты. Поджигали казармы, библиотеки, дома культуры, правительственные учреждения, банки. Вешали на фонарных столбах и деревьях работников райкомов партии и сотрудников органов безопасности и всех венгров, которые были похожи на авошей. Работники АВХ обычно носили одинаковую желтую обувь. Тот, кто имел неосторожность появиться в этот день на улицах Будапешта в желтых туфлях, неминуемо расплачивался жизнью. Рассыльный ты или инженер, токарь или скрипач – умри!

Кинирни!.. Выстричь!..

Выстричь всех коммунистов, друзей и товарищей коммунистов. Выстричь Венгерскую Народную Республику. Выстричь ее знамя, ее герб. Выстричь все, что добыто рабочими и крестьянами за одиннадцать лет труда и борьбы. Выстричь мир, социализм, братство и все живое!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза