Черные алмазы

— Хорошо, я раскрою тебе свой план. Беренд человек ученый, философ. О многих обычаях у него совсем иные понятия, чем у людей нашего круга. Особое отвращение он питает к дуэли. Ну-ну, прошу тебя, не криви свое красивое личико! Не о Беренде речь. Его никто не станет вызывать. Это было бы слишком грубой шуткой. Мы сделаем так: сегодня вечером после ужина я поссорюсь с Салистой из-за какой-либо niaiserie и вызову его на дуэль. Одним секундантом я выберу Беренда, другим Гезу. Если Беренд откажется, ему придется сразу покинуть наше общество, и все отношения с ним будут порваны. Если же он согласится, то четыре секунданта, договариваясь об условиях дуэли, заспорят между собой, a conventionatus[129] последствием спора будет то, что и они вызовут друг друга. А тогда мой ученый наверняка уложит свои вещи, поблагодарит за любезность и дружбу и отправится восвояси варить воздух. Видишь ли, я считаю, что даже философ, если его сильно оскорбят, может воскликнуть: к барьеру! Но чтобы согласиться на дуэль только ради соблюдения пустого этикета, принятого в обществе, надо быть прирожденным джентльменом.

— А если он все же пойдет на это?

— Тогда мой план провалится. Устроим суд чести, который вынесет решение, что никакого оскорбления не было, причин для драки нет, и таким образом dramoletta[130] окончится.

Ангела пожала плечами.

— Я не возражаю, делайте с ним, что хотите. Но будьте осторожны! У этого человека острые зубы. «La mord!».[131]

— Положись на меня.

За ужином во время беседы господа намеренно завели разговор о дуэли, чтобы еще больше успокоить Ангелу, продемонстрировав ей особые взгляды Ивана на этот счет. Поводом им послужила самая свежая новость: дуэль, в которой из-за незначительной niaiserie поплатился жизнью единственный отпрыск аристократической семьи.

— Я считаю дуэль не только грехом, но более того, серьезным пороком нашей общественной жизни! — сказал Иван. — Да и вообще любое дело, где оружие подменяет суд божий, в действительности — просто отрицание бога. «Тe deum», который распевает победившая сторона, потому что ей удалось перестрелять больше людей, чем той, что потерпела поражение, просто кощунство. Но восстанавливать задетую честь, берясь за оружие, — это еще хуже, ибо тогда убивают истину. Тот, кто говорит нам в глаза о наших недостатках, — наш благожелатель, а каноны общества обязывают нас убивать этого благожелателя. Другого выбора тут нет: либо улыбаться друг другу, либо стрелять друг в друга. Говорить комплименты, либо драться. Граф Эдэн поддержал спор.

— Я придерживаюсь противоположных взглядов. Вот если бы общество не возвело дуэль в закон, тогда это было бы отрицанием бога. В том, что один человек рождается слабым, а другой мускулистым и сильным, не виноват никто, кроме создателя. Поэтому в условиях цивилизации тот, кто сильнее, делал бы своим рабом того, кто слабее: он мог бы давать ему пощечины, оскорблять действием и по закону платить компенсацию от пяти до ста форинтов, в соответствии с тяжестью нанесенного оскорбления. Пропасть между человеческой и божьей справедливостью заполняет свинцовая пуля, которая делает слабого равным сильному. Эта пуля не судья, так как частенько решает спор несправедливо, но она — закон, уважая который, жестокость и просвещение могут ужиться друг с другом.

— В том-то и заключается порок общества, что это так, — ответил Иван. — Какое-то ложное чувство чести диктует вам особый закон. Обществу следовало бы не устанавливать для себя особые законы, а придерживаться тех, что записаны в кодексах, обязательных и для бедных и для богатых. Если сейчас в обществе кого-то ударят по лицу и он не потребует удовлетворения с оружием в руках, общество изгонит его из своей среды, не правда ли? Между тем этот принцип следовало бы исповедовать наоборот и изгонять того, кто нанес оскорбление; тогда судьей стало бы само общество, а не глупая пуля.

— Все это хорошо в теории, милый друг, но представь-ка себя в таком положении, когда хочешь не хочешь, а вынужден браться за оружие.

— Я не могу представить себя в таком положении, — возразил Иван. — Намеренно я никого серьезно не оскорблю. А если это случится помимо моей воли, у меня хватит здравого смысла попросить у обиженного прощения. Оскорбить свою честь я никому не дам повода, а если кто-то все же обидит меня, я буду апеллировать ко всем тем, кто знает меня, и горе мне, если этот форум меня не оправдает.

— А если оскорбят кого-нибудь, кто тебе дорог?

— У меня нет никого, кто был бы мне дорог.

Тем самым нить спора была оборвана.

Но как бы не так: нет никого!

Сразу же после ужина, еще за столом, маркграф Салиста доказал Ивану, что и у него кто-то есть.

Салиста начал рассказывать графине Ангеле о революционном походе и отчаянно хвастаться. Он был в то время лейтенантом кирасирского полка. Скольких гусар он истребил! С двадцатью товарищами он гнал от Ишасега целый гусарский полк Лехеля, а у древнего Сени уложил до последнего человека всех гусар императора Вильгельма.