Черниговцы. Повесть о восстании Черниговского полка

Сережа сидит рядом с Алешей на верхней ступеньке террасы. Он слушает, и все представляется ему так живо, как если бы это происходило сейчас: двигаются беспорядочные пугачевские толпы — кто с ружьем, а кто с вилами, топорами и башкирскими дротиками, — и впереди на белом коне сам Пугачев, с черной бородой и черными глазами, сверкающими из-под лихо заломленной казацкой шапки. Пугачев разбит и бежит из Казани. Но его бегство превращается в новое нашествие. Восстание бушует по всей Волге. Мужики ловят воевод, помещиков и чиновников и приводят их к своему мужицкому царю — Пугачеву. Для одних Пугачев изверг, злодей — так и называет его Гаврила Романович, — а для других он «батюшка», защитник, потому что объявляет волю и отпущение непосильных повинностей. Господа и мужики точно два племени, разделенные непримиримой враждой. Мужики истребляют господ, а господа пускают по Волге страшные плоты с повешенными бунтовщиками. Разве на такой ненависти может стоять государство?

Сережа с волнением стискивает ладони, а в ушах у него, когда он слушает Державина, как будто звенят другие слова — из радищевской книги: «Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест себя меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие…» «Так было уже раз во времена Пугачева, — думает Сережа, — Радищев был тому свидетель, и оно повторится, если… если мы сами не уничтожим гнусного рабства».

— Приехал я в Саратов, — рассказывает между тем Державин, — а злодей уже около Петровского. Не видя никакого приготовления к его низложению, а паче опасаясь, как бы он имевшимися там, в Петровском, пушками еще более не усилился и чтобы взбунтовавшийся там парод укротить, предложил я послать туда отряд. А как никто из начальников к тому своей охотою не вызывался, то и принял на себя совершить сие предприятие. И вот тут привиделось мне видение — сие на басню похоже, а, однако, так оно и было. Стоял я среди покоя в избе и толковал с одним бригадиром. Взглянул нечаянно в маленькое окошко сбоку — вижу: выставилась из него голова остова, белая, подобно как бы из тумана сотканная, глаза вытаращила и как будто зубами хлопает. Я тогда никому этого не объявил и виду не подал, чтобы не при-весть других в робость, а сам в мыслях своих за худое предвещание принял. Однако от намерения своего не отказался и без отлагательства поехал с отрядом казаков в предпринятый путь. И точно, едва я ушел от смерти. Мои казаки передались Пугачеву и хотели меня схватить. Пугачев сам скакал за мной со своими доброхотами, но лошадь у меня была хорошая, и я успел спастись от погони вместе с прочими господами офицерами…

Сереже кажется, что он видит сейчас этот остов и что это ему он кивает из темноты. Кому он предвещает гибель: мирной Обуховке с ее «храмом умеренности» или тем смельчакам, которые восстанут против неправды?

Державин продолжает рассказ:

— После того как Саратов был злодеями занят, пришел я со своим отрядом в Малыковку и нашел там скопище мужиков, кои стали приступать ко мне с угрозами. Я тогда приказал своим гусарам схватить четверых зачинщиков и посадить их под караул. Чтобы больше устрашить колеблющуюся чернь и привесть в повиновение, определил я взятых злодеев на смерть. Приказал на другой день всем обывателям, мужскому и женскому полу, выйти на Соколину гору, что около села, священнослужителям облачиться в ризы, а на злодеев, приговоренных к казни, надеть саваны. Гусарам велел с обнаженными саблями разъезжать вокруг села и никого из оного не пускать, а кто будет бежать, тех не щадя рубить. Учредив таким образом, повел с зажженными свечами и с колокольным звоном преступников на место казни. Сие так устрашило народ, что хотя было их несколько тысяч, но такая была тишина, что не смел никто рот разинуть. Потом велел я сих злодеев повесить — и такое было среди народа смущение, что самую должность палачей совершили не иные кто, как те же самые поселяне, кои прежде дерзостно мне возражали… — Державин останавливается на минуту. — Должно сказать/ — медленно произносит он, — что никогда до того мне не доводилось видеть смертного страха на лице человека. И ужасно мне было, и любопытство мучило: не мог оторваться, глядя, как белые в саванах фигуры извивались, подобно червям…

Державин умолкает. И тогда из темноты слышится тихий голос Капниста:

— А признайся, Гаврила Романыч, ты повесил этих мужиков больше из пиитического любопытства, чем из необходимости.

Сережа вдруг встает и сходит в парк.

Он глядит вверх, на небо, где звезды пробиваются сквозь разорванные тучи.

Его нагоняет в темной аллее Алеша. Они некоторое время молча идут рядом и потом опускаются на скамью.

— Извивались, подобно червям… — медленно повторяет Сережа, прикрывая глаза рукой. — Это будет мне сниться…

В темноте показывается фигура Матвея.

— Ты огорчен, Сережа, огорчен, да? — ласково спрашивает он, присаживаясь на скамью. — Я тебя понимаю — это ужасно…