Черниговцы. Повесть о восстании Черниговского полка

Из буфетной показывается monsieur Асселен. Пригнув голову набок и подрыгивая ножками, он несет на блюде какой-то странный пирог в виде башни. В дверях теснятся слуги. Впереди всех — повар, старый хохол с ухмыляющейся физиономией, в белой расшитой рубахе. Девушки фыркают в передники. Monsieur Асселен, грациозно приседая, ставит перед Соней свое архитектурно-поварское изделие.

— Я так и знала, monsieur Асселен! — восклицает Соня, густо краснея. — Так и знала!

— Ну, Соня, разрежь поскорее! — говорит Алеша. — Посмотри, какая начинка.

Соня аккуратно снимает подрумяненный верх — и вскрикивает от неожиданности. Из пирога внезапно разлетаются птицы и начинают кружить по столовой с неистовым писком. Общий хохот заглушает отчаянный писк перепуганных птиц. Все бросаются за птицами, стараясь выгнать их на террасу. Девочки визжат от восторга. С Державина вмиг соскочила его сенаторская важность. Он носится вместе со всеми по столовой в своем коричневом фраке со звездой. Пудреный парик сбился набекрень, и отовсюду лезут седые клочья волос. Трощинский бегает вслед за Державиным и кричит по-украински:

— Горобец[15] за портретом! Вин там притулився! Гонить його, бисового сына, Гаврила Романыч!

А птицы, совсем ошалев от испуга, стукаются с налета то о потолок, то о стены.

Громкие аплодисменты вознаграждают monsieur Ас-селена. Он шаркает и благодарит.

— Как же вы ухитрились запечь их в пирог? — удивляется тетя Даша.

— Он у нас искусник, — с довольным смехом говорит старый Капнист.

— Пустяки! — скромничает monsieur Асселен. — Я пекал низ, пекал верх и скоро пускал пташек в середка.

Но хозяйка дома с улыбкой грозит ему пальцем.

— Какой вы злой, monsieur Асселен! — упрекает она. — Как можно мучить так бедных пташек!

— А што? — кротко оправдывается monsieur Асселен. — Пташка теперь летал себе на деревца.

Чопорный порядок обеда нарушен. Смех и веселый говор оглашают столовую.

Трощинский совсем разошелся. После беготни ему в комнатах душно.

— Марш за мной! — командует он. — В оранжерею!

— В оранжерею! В оранжерею! — подхватывает хор голосов.

Каждый берет что попало. Державин тащит стул и бутылку вина. Матвей и Сережа вместе с молодыми Капнистами, Семеном и Алешей, маршируют, подняв на плечах стол. Впереди несется Трощинский с вишневой наливкой.

Но в оранжерее еще жарче — солнце печет сквозь стеклянные стены. Трощинский преспокойно шагает дальше, в парк, потом вниз по аллее — прямо к реке. Остальные мчатся за ним — кто со стулом, кто с кувшином, кто с чашкой.

— Ложку обронили! — слышится голос хозяйки.

На тенистой лужайке, около корявого береста, печально опустившего ветви в реку, поставили стол. Вниз с горы спешат слуги с пирожным и кофе.

Между тем начинают темнеть дальние излучины Пела. Из-за рощи на том берегу торчит край черной тучи.

— Смотрите, собирается гроза! — предупреждает хозяйка.

Капнист с улыбкой показывает на берест, склонившийся над рекой.

— Вот вам изображение бренности всего земного, — говорит он. — Он еще покрыт листвой, но день его падения уже недалек.

— Папа, прочти о бересте, — просит Соня.

— Прочтите, прочтите! — подхватывают остальные.

Капнист молчит с минуту. Лицо его становится серьезным и важным. Затем он начинает декламировать нараспев:

Уж он склонил чело на воду
И смотрит в мрачну глубину
И скоро в бурну непогоду
Вверх корнем ринется ко дну.
Так в мире времени струями
Все рушится…

Удар грома прерывает старого поэта. Крупные капли дождя прыгают и стучат по столу.

— Вот вам непрочность земных благ! — весело провозглашает Трощинский. — Що таке струи времени? Вот дождевые струи нас таки смочат до нитки! А ну-ка, хватайте стол да посуду — укроемся в храм умеренности.

— В храм умеренности! В храм умеренности! — звенят веселые голоса.

И все с криком бросаются убирать посуду. Девочки стаскивают скатерть. Monsieur Асселен спасает остатки своего пирога. Веселая ватага со столом, стульями, посудой и угощением карабкается по узкой тропинке наверх, где сквозь мутную пелену дождя видны дубовые колонны «храма умеренности», выкрашенные голубой краской.

Вечер. Все сидят на террасе. Державин в шлафроке расположился в удобном кресле. Он утомился за день — и теперь он снова старик. В темноте раздается его внятный старческий голос. Он вспоминает далекие времена Пугачевского восстания, в усмирении которого он, тогда еще молодой офицер, принимал участие.