Через мой труп

Ким Венделев заботливо поддерживал меня всю дорогу до самой двери моего номера, а также ждал, пока я дрожащими руками пытался вставить ключ в замочную скважину. Затем он подвел меня к ближайшему стулу, на который я тут же бессильно рухнул. Книгу он положил рядом на журнальный столик. Вложенная в нее фотография немного высунулась, так, что были видны глаза моей дочери. Инспектор сходил в ванную и принес стакан воды. С благодарностью приняв стакан из его рук, я одним глотком осушил его наполовину.

— Не знал, что у тебя клаустрофобия, — сказал Венделев и, пододвинув себе другой стул, сел напротив меня. — Ну да, в Рогелайе не так уж много лифтов, верно?

Я кивнул и допил воду.

— Ты ведь там живешь, не так ли? — Он не стал дожидаться ответа. — Странное совпадение: сперва Вернер интересуется убийством, которое произошло неподалеку от того места, где ты проживаешь, а потом и его самого убивают в гостинице, где ты только что остановился.

Я вынужден был признать, что он прав, — все это кажется чем-то большим, чем простая случайность. Однако, заметил я, в том-то и состоит основное отличие литературы от реальной действительности: только в книгах ничего не происходит случайно. Он, по-видимому, задумался над сказанным, затем кивнул и остановил взгляд на лежащем между нами экземпляре «Внешних демонов».

— Да-а… — задумчиво протянул он. — Странно все это… — И потянулся к журнальному столику.

— Большое спасибо за помощь, — поспешно сказал я. Опередив его, я взял книгу в руки. — А теперь мне, наверное, все же лучше прилечь. — И красноречиво кивнул в сторону спальни.

— Тебе в самом деле лучше? — заботливо спросил инспектор, поднимаясь со стула.

Я заверил его в этом.

Несколько мгновений он, не мигая, смотрел на меня.

— Просто невероятно, как сильны бывают разные фобии, — наконец сказал он. — Мне своими глазами приходилось видеть нервные срывы у взрослых мужчин в самолетах и быть свидетелем того, как инспекторы полиции в ужасе бросаются наутек при виде домашнего паучка… Кстати, а среди твоих романов нет такого, где сюжет был бы основан на фобии?

Я снова взял в руки стакан и попытался вытряхнуть в рот последние капли.

— Отчего же? «В красном поле», — поставив наконец пустой стакан на место, сказал я.

— «В красном поле», — повторил он. — Нужно запомнить. Фобии — вопрос интересный. Может, как-нибудь прочту.

Дыхание мне удалось успокоить, но сердце продолжало стучать, как у бегуна-марафонца.

— Надеюсь, — из последних сил вымученно улыбнулся я.

— Ладно! — воскликнул Венделев. — Пожалуй, стоит оставить тебя в покое, чтобы ты немного отдохнул и пришел в форму. А странности Вернера обсудим как-нибудь в другой раз.

Я кивнул и снова улыбнулся, прекрасно понимая, что при следующей нашей встрече — если она, конечно, состоится, — Ким Венделев наденет на меня наручники.

35

Как только полицейский ушел, оставив меня в номере одного, я первым делом скинул с себя одежду и отправился в ванную. От моего тела исходил устойчивый запах секса и смерти, а ноги все еще были перепачканы кровью Линды Вильбьерг. Мне пришлось провести под душем добрых полчаса, прежде чем я снова почувствовал себя чистым.

Одевшись в свежую одежду, я уселся на диван, прихватив томик «Внешних демонов». Дикий страх, мучивший меня, мало-помалу отступил. На смену ему пришла решимость, основания для которой крылись в сделанном мной открытии. Я догадался, что́ именно подвигло убийцу на совершение всех этих преступлений: искажение фактов, допущенное мной в моих книгах. Теперь я был обязан найти способ его остановить.

Триллер «Внешние демоны» был третьим из написанных мной романов. В то время я особо не утруждал себя тщательным изучением технических деталей. Разумеется, Вернер помог мне кое в чем, однако в основном я работал, полагаясь на собственную интуицию, которая подсказывала мне, что можно без особого ущерба для произведения пренебречь соблюдением фактографической точности и психологической мотивации в угоду динамичности сюжета и живописности отдельных сцен. Таким образом, речь могла идти о множестве ошибок. Вопрос состоял лишь в том, какие из них больше всего задели убийцу.

После выхода книги я получил достаточное количество писем, однако не помню, чтобы в них авторы обрушивались с критикой на какие-то специфические детали. Многие называли мой роман омерзительным, писали, что не смогли дочитать его до конца, однако причины этого, на их взгляд, заключались в излишней натуралистичности описаний, а вовсе не в искажении фактов.

Я взял в руки фотографию дочери. Чем дольше я смотрел на нее, тем с большей силой меня захлестывала волна паники.

Перевернув карточку, я положил ее на столик и сосредоточился на романе, просматривая страницу за страницей. Нигде в тексте не было никаких надписей, пометок или прочих зацепок, которые могли бы придать нужное направление моим поискам. Наконец, отчаявшись, я захлопнул книгу и прижал ее ко лбу, будто задумал силой собственной мысли проникнуть в ее тайну.