Черепаший вальс

— Моя дочь Изабель встретилась с Эрве Лефлок-Пиньелем на балу в Опере. Ей было восемнадцать лет, ему двадцать четыре. Она была хорошенькой, невинной, заканчивала университет и считала себя глупой и некрасивой. У нее был страшный комплекс неполноценности из-за двух старших сестер, блестящих студенток. Она сразу влюбилась в него и очень быстро захотела за него замуж. Когда она заговорила об этом с нами, мы предостерегали ее. Мы, честно говоря, не особенно жаждали этого союза. Не из-за происхождения Эрве, не подумайте. Просто он показался нам упрямым, недоверчивым, крайне обидчивым. Но Изабель стояла на своем, пришлось дать согласие на их брак. Накануне свадьбы отец в последний раз умолял ее отказаться от этой идеи. Она бросила ему в лицо, что если он боится мезальянса, то ей, наоборот, все равно, найдет ли она черешню в навозе или на дне серебряной чаши! Это были ее собственные слова. Мы больше не настаивали. Мы научились скрывать свои чувства и приняли его в семью как зятя. Он был блестящий, умнейший человек. Характер у него был тяжелый, но ум, способности… В какой-то момент ему удалось спасти семейный банк от краха, и с тех пор мы уже воспринимали его как равного. Муж предложил ему стать директором банка, дал много денег. Эрве вроде расслабился, он выглядел счастливым, отношения у нас с ним наладились. Изабель вся светилась от счастья. Она тогда была беременна первым ребенком. Они, казалось, так любили друг друга… Благословенное было время. Мы даже жалели, что вначале так… предвзято, так недоверчиво относились к нему. Мы с мужем часто удивлялись, как вдруг все волшебным образом изменилось к лучшему. А потом…

Она осеклась, ее голос задрожал.

— …Родился маленький Ромен. Он был очень красивым ребенком. Он был ужасно похож на отца, и тот просто обожал его. И… случилось несчастье, о которой вы, конечно, слышали… Изабель поставила автомобильное сиденье с маленьким Роменом на пол в подземном паркинге, а сама что-то стала доставать из машины… Это была жуткая трагедия. Отец подобрал малыша с земли и сам отвез в больницу. Но было уже поздно. С этого дня он переменился. Замкнулся. У него начались перепады настроения. Он почти не приходил к нам. Дочь — очень редко. Но все-таки иногда… она рассказывала, что он считает себя «проклятым», что они постоянно переживают этот кошмар… но не менее кошмарные вещи происходили с ней самой. Я думаю, она винила во всем себя, чувствовала ответственность за смерть малыша и не могла себе простить. Она была воспитана в христианской вере и считала, что должна искупить свою вину. И угасала на глазах. Я подозреваю, что она пила транквилизаторы, даже злоупотребляла ими, ее жизнь с ним была сплошным кошмаром. Причем рождение других детей ничего не изменило. Однажды она захотела поговорить с отцом, сказала, что хочет уйти, что ее жизнь — просто крестная мука. Она рассказала историю про цвета — зеленый понедельник, белый вторник, красная среда, желтый четверг, — про строжайшее соблюдение правил, которые он им навязывал. Она добавила, что могла бы вынести любой кошмар, но не в силах видеть детей несчастными. Когда Гаэтан как-то взбунтовался и надел пуловер в клетку — видимо, одолжил у приятеля — он был сурово наказан, а с ним и вся семья. Изабель смертельно устала, она была на грани нервного срыва. Она постоянно боялась, что случится беда, тряслась по любому поводу. Мой муж тогда ответил ей: «Что хотела, то и получила, мы тебя предупреждали». Впоследствии он жалел об этом. Более того, он попытался поговорить с Эрве: «Изабель хочет от вас уйти, она больше не может! Возьмите себя в руки!» Эти слова, думаю, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Он понял, что жена готова отказаться от него, подумал, вероятно, что может потерять и детей; думаю, что после этого разговора он действительно сошел с ума. В банке никто ничего не замечал. Деловые качества Эрве были по-прежнему на высоте, и муж не хотел его терять. Он вышел на пенсию и был вполне доволен тем, что зять заменил его на посту. Такое положение всех устраивало: мужа, сестер Изабель и всех остальных, кто был с этим связан. Все висели на нем и получали дивиденды. Все говорили себе: да, есть у него странности, навязчивые идейки, но кто сейчас без странностей?

Она помолчала. Поправила прядь волос, выбившуюся из шиньона.

— Когда мы узнали о том, что случилось, я конечно же сразу подумала о вас, но все равно, прежде всего я почувствовала невероятное облегчение… И Изабель! Она вошла в мою комнату, успела сказать мне: «Я свободна, мамочка, я свободна!» — и потеряла сознание. Она абсолютно обессилела. Сейчас с ней занимается врач-психиатр. Мальчики тоже почувствовали облегчение. Они ненавидели отца, хотя и никому ничего не рассказывали. С Домитиль сложнее. Она стала недоверчивой и двуличной. Нужно время. Время и много любви. Вот что я хотела вам сказать. Смерть вашей сестры, мадам, вашей жены, мсье, была не напрасной. Она спасла целую семью.

Она встала так же резко, как и села. Достала письмо, протянула Жозефине.

— От Гаэтана, он попросил меня вам передать.