Черепаший вальс

Эрве Ван ден Брок увидел, как «Ситроен С-5» подъезжает все ближе по белому гравию аллеи, ведущей к дому, который его жена получила в наследство от родителей. Он поднял глаза от книги, загнул угол страницы, положил томик на садовый стул рядом с шезлонгом. Бросил туда же пакетик с фисташками, которые грыз во время чтения. Он терпеть не мог звук осыпающейся на газон щебенки. Газон у Ван ден Брока был ярко-зеленый, густой — садовник поддерживал его в идеальном порядке. До чего же невоспитанные люди. Ему не понравилось также, каким тоном они потребовали, чтобы он следовал за ними.

— С какой это стати? — недовольно спросил он.

— Скоро узнаете, — ответил один из полицейских, раздавив сигарету на зеленой траве газона, и предъявил ему удостоверение.

— Я убедительно прошу вас подобрать окурок, иначе я позвоню моему другу, префекту полиции… Он будет очень огорчен, когда узнает, какие у него работают невежливые люди.

— Он будет еще больше огорчен, когда узнает, что вы делали давеча ночью в Компьенском лесу, — сказал самый маленький из троих, небрежно поигрывая наручниками.

Эрве Ван ден Брок побледнел.

— Это какая-то ошибка, — пробормотал он упавшим голосом.

— Вот вы нам и объясните, — сказал маленький, раскрывая наручники.

— Нет-нет, наручники ни к чему… я и так пойду.

Он махнул рукой жене, которая пересаживала в клумбу побеги бамбука.

— Мне тут надо уладить одно дельце, я вернусь совсем скоро…

— А вернее никогда, — хмыкнул полицейский, бросивший окурок на лужайку.

Голос Жозефины, чистый и мелодичный, огласил мрачные стены склепа крематория Пер-Лашез:

— «О вы, блуждающие звезды, неверные мысли, молю вас, оставьте меня, дайте мне говорить с Возлюбленным, позвольте мне насладиться его присутствием! Ты моя радость, ты мое веселье, ты мой ясный день. Ты принадлежишь мне, я принадлежу Тебе, и да будет так во веки веков! Скажи мне, о Возлюбленный, почему ты позволил душе моей так долго, так истово, так безнадежно искать тебя? Я искал тебя в ночах наслаждений, в сладострастии бренного мира. Я пересек горы и поля, блуждая, как потерявший хозяина конь, но наконец я нашел Тебя и мирно и счастливо покоюсь в лоне Твоем».

На последних словах ее голос сорвался, и она едва выговорила: «Анри Сузо, родился в тысяча двести девяносто пятом, умер в тысяча триста шестьдесят шестом»; это была дань уважения поэту, написавшему оду, которую она посвятила сестре, лежащей в гробу среди цветов. «До свидания, любовь моя, подруга жизни моей, красавица моя восхитительная». Она сложила вдвое листок и вернулась на свое место между Гортензией и Зоэ.

В крематории народу было немного. Пришли Анриетта, Кармен, Жозефина, Гортензия, Зоэ, Филипп, Александр, Ширли. И Гэри.

Он приехал из Лондона вместе с матерью. Гортензия слегка изменилась в лице, увидев его среди участников похоронной процессии. Она выдержала паузу, подошла к нему, поцеловала в щеку и шепнула: «Спасибо, что пришел». Ту же фразу, что сказала Кармен и Анриетте. Филипп попытался дозвониться каким-нибудь друзьям Ирис: Беранжер, Аньес, Наде. Он оставил им сообщения на мобильниках. Но никто не отозвался. Видимо, еще не вернулись из отпусков.

Гроб был весь усыпан белыми розами и длинными ирисами — ярко-фиолетовыми с желтыми точками. Рядом на треножнике стояла большая фотография Ирис. Струнный квартет сопровождал церемонию негромкими, мирными созвучиями. Играли Моцарта.

Жозефина подобрала тексты, которые все должны были зачитывать по очереди.

Анриетта отказалась: она не нуждается во всяких кривляньях для того, чтобы выразить свое горе. Ее очень огорчила скромная церемония с горсткой гостей. Она, как всегда, была в большой шляпе, держалась очень прямо, и ни одна слезинка не омочила прелестный батистовый платочек, которым она вытирала глаза, надеясь выдавить хоть капельку влаги и тем самым продемонстрировать всю глубину ее страданий. Жозефине холодно подставила щеку. Она была из тех женщин, что не умеют прощать. Всем видом она показывала: по ней, так Смерть ошиблась адресом.