Череп со стрелой

— Вы люди с низким порогом эмпатии! Жлобы без парения и полета! — горько жаловался Даня. — Своим недоверием вы угнетаете мое эго и превращаете меня в мизантропа-ипохондрика!

Макс, замаскировавшись, залег на балконе и, подготовив себе удобный упор, чтобы не стрелять с рук, старательно выцеливал двор из тяжелого арбалета.

— Как дела? Было что-то интересное? — спросил Ул.

— Мертвая птица пролетала. Пытались ее глазами просмотреть дом, но мы залегли, — отозвалась Яра. — А у вас?

— Да тоже ничего особенного! — отозвался Ул, великодушно покосившись на напрягшуюся Рину. — Ведьмочки по-мелкому балуют, а прочие тянут резину… Эй, Яр! Что за дела? Ты что, сидишь на холодном?

— Я лежу на холодном! Это разные вещи! Лежать на холодном — закаливание! — успокоила его Яра и, перевернувшись на спину, стала изучать потолок. На штукатурку через трафарет была баллончиком напылена муха. Надо же! Из квартиры давно все съехали, подросток, рисовавший муху, вырос и где-нибудь работает, а муха осталась и будет сидеть, пока дом не снесут.

Ул остановился сбоку от окна и, прижавшись спиной к стене, осторожно выглянул. Все это он видел еще с улицы. Обычная пятиэтажная хрущевка. Довольно длинная, в семь подъездов, она несколько скруглялась и сверху, должно быть, напоминала неуклюже выпрямленную подкову. Пару лет назад, выселив жителей, дом определили под снос. Но снос почему-то затянулся, и хрущевка так и стояла с заколоченными подъездами и пыльными стеклами. Кое-где сохранилась брошенная мебель. Мгновенно населившие дом бомжи стаскивали ее в самые теплые из квартир, устраивая себе уютные лежбища.

Так продолжалось около года. А потом в один не прекрасный и даже не летний день сюда пришли хмурые берсерки и, кратко поговорив с населением, забрали дом под тренировочный центр. Бомжи быстро исчезли. Выпестованная опытом интуиция подсказала им, что бояться надо не того, кто орет, и даже не того, кто грозит, а просто того, кого надо бояться.

* * *

Именно сюда берсерки привезли захваченных шныров и выгрузили их из машин. Оружие у них отобрали с самого начала. Даже Ул с Максом разоружились без сопротивления, зная, что иначе пострадают новички и девушки.

Берсерки стояли полукругом. Четыре сводные четверки. Боевые ведьмы толпились отдельной кучкой. Ведьма первой четверки была рыхлой дамой с опустелым взглядом и широкими запястьями. В зубах она сжимала глиняную трубку, а в руках держала кошку. Кошка была огромная, стерилизованная, и звали ее, разумеется, Мася.

Другая ведьма, худая, смуглая, постоянно пребывала в нервическом движении. То вскидывала руки, то гладила себя по лицу, то непонятно чему улыбалась. Из-под ее желтоватой дубленки выглядывали бусы из птичьих черепов. Рядом с ней застенчиво улыбалась молоденькая девушка, в длинные волосы которой были вплетены тонкие полоски фольги. Кроме того, имелся и некий молодой человек, мало похожий на берсерка. Впрочем, он пока мелькал за спинами, возникая лишь изредка. Нос у него был какой-то особенной благородной формы.

Ведьм представлял лично Дионисий Белдо, порхавший между ними как птичка. Безопасность «птички» обеспечивали опытнейшие Млада с Владой и три арбалетчика из личной охраны Гая, спокойные, как удавы. По тому, как они смотрели на шныров, охватывая их фигуры как-то в целом, без фиксации на лицах, ощущалось, что людей для них не существует, а есть только мишени.

Белдо был доброжелателен, легок и изящен. По изрытому строительными ямами, засыпанному рыхлым снегом дворику он порхал, как устроитель бала по сияющему паркету. Эх, как не хватало ему парика! Как нужны были туфли с бантами и камзол! Но и без того весенняя каша не пачкала его легких ног, словно признавала Дионисия Тиграновича стоящим много выше слякоти.

Казалось, он встречает не шныров, а лучших друзей. Улу он кивнул как самому верному, самому старому знакомому, с которым можно особенно не здороваться, поскольку они видятся каждый день. Макса ущипнул за бицепс и тотчас потряс рукой, изображая ужас и восхищение от встречи с невиданной мощью. Руки Яры тоже коснулся, но без всякого панибратства, а трепетно и чутко, убрав пальчики скорее, чем Яра определилась с его прикосновением: приятно ли оно ей, а если нет, то насколько именно. На Витяру особого внимания Белдо не обратил, а вот на Насту посмотрел грустно, с затаенной тоской, точно безнадежно влюбленный.

— А все-таки Гамов! — шепнул он ей на ухо. — Я судьбы вижу: Гамов!

Дане Белдо сказал что-то невероятно длинное и умное, состоявшее из такого числа придаточных предложений, что и сам запутался, и Даню запутал. Но, хотя смысл и ускользнул, не оставив ни ключа, ни записки, все равно это протянуло между ними паутинку единства и избранности.

На Рину Белдо взглянул озабоченно, кратко и тревожно, как смотрит учитель на некогда любимую ученицу, сильно съехавшую за последнюю четверть и вдобавок влюбившуюся в укротителя из театра прыгающих блох.