Череп со стрелой (СИ)

Гулино краткое счастье мгновенно перелилось в Афанасия. В трехстах метрах от земли он перестал плакать, проглотил одну из ставших льдинками сле­зинок, вздумавшую замерзнуть у него на губе, и, на­полнившись уверенностью в себе, прижался грудью к шее пега.

Белый Танец начал уже становиться плотным, в то время как мир вокруг них ощутимо выцветал. Краткая вспышка, толчок — и вот они в дряблом мирке перед болотом.Афанасий надеялся, что Гулиной радости ему хватит, чтобы проскочить тоннель, но ошибся. На трети пути к «стоку» Гулю посетила мысль, что «тмн» Афанасий собирался по­слать не ей, а какой-то другой девице, из другого часового пояса, и просто не туда щелкнул мышкой. Зачем он вообще встал в 4.49, как не для того, чтобы потрепаться с девицей? Он же прекрасно знает, что сама Гуля в 4.49 еще спит, как спят все нормальные люди, не вступающие в переписку с девицами из Якутска, Владивостока, Сахалина, Камчатки и про­чими подозрительными особами, которые специ­ально вскакивают на шесть-восемь часов раньше всего московского человечества, чтобы увести у Гули ее неверного принца?

Остановить Белого Танца было нереально. Если он потеряет драгоценную скорость, через болотоим не прорваться. Афанасий ткнулся лицом в гри­ву Танца и закусил ее зубами. Ему мерещилось, что он, прижавшись носом к стеклу, смотрит в барабан стиральной машины. Вот светленькой майкой, по­хожей на чайку, носится суетливая Гуля со всеми ее настроениями. Вот тяжело, как мокрые джинсы, плюхается мысль, что все потеряно. Вот легоньки­ми кокетливыми носочками прыгают Белдо, Млада и Влада.

Никогда в жизни ему не нырялось так тяжело. Афанасий и плакал, и смеялся, и мычал, дергая головой с закушенной во рту гривой. Он пытался дышать сквозь нее, пропуская воздух маленькими порциями как сквозь фильтр. Но все равно нады­шался, и начался полный бред. То ему чудилось, что его распиливают тупой пилой и ноги уже отпили­ли, они куда-то упали и непонятно, как он вообще сидит в седле. Потом стало чудиться, что он глиня­ный и пег сейчас разобьет его на кусочки. Это так возмутило Афанасия, что он попытался шарахнуть пега ногой по крылу, но его остановила мысль, что раз нога глиняная, то она сейчас отвалится. Пока он путался в этом бреду, мокрое крыло пега хлестнуло его по лицу, и, очнувшись, Афанасий опять уткнулся в гриву.

Хуже всего, что весь этот ужас переживала теперь и Гуля. Афанасий и не видя видел, как она катается сейчас по полу, бодает лбом ковер и хрипит, боясь кричать громко, чтобы не услышала мама.

Дышать! Просто дышать! Ни о чем не думать!

Эта мысль его и спасла. В какой-то момент Афа­насий сказал себе, что сейчас сделает сто вдохов, а потом разожмет руки и позволит себе свалиться с седла. Просто сто вдохов. Первых двадцать вдо­хов ему казалось, что он пьет раскаленное стекло. К тридцатому или сороковому стало чуть полегче. К пятидесятому Афанасий понял, что Гуля уже не ле­жит на ковре, а встала на четвереньки. К шестьдесят пятому он осознал, что может дышать уже не толь­ко ртом, но и носом. Еще через десять или пятнад­цать вдохов осторожно оторвал голову от гривы — и увидел, что навстречу ему точно через огромное окно льется неясный свет.

Двушка.На взмокших боках пега таяла слизь.

— Девяносто пять! — вслух сказал Афанасий и громко засмеялся.

И где-то далеко Гуля тоже засмеялась так же громко, как и он. Ее мама осторожно просунула го­лову в комнату и увидела, что дочь стоит на полу на четвереньках, раскачивается и хохочет.

— Тебе кашку сварить? — спросила мама.

— Манную! — ответила гуля и, боднув табуретку лбом, расхохоталась, потому что табуретка упала.

Мама вздохнула и отправилась варить кашку, потому что, когда у тебя дочь в определенном воз расте, все, что ты можешь — это варить кашки. Со временем дочь вырастет, совершит все предопре­деленные ей ошибки и будет варить кашки своей дочери, а та своей, и так — пока лесенка не уйдет в бесконечность.

Обычно пеги на двушкедержались над соснами, а тут Белому Танцу вздумалось набрать высоту. Едва ли он сделал это для того, чтобы показать Афана­сию двушку. Просто резвился в восходящих воз­душных течениях, которых здесь было особенно много.

Белый Танец поднялся так высоко, что Афана­сий, оказавшийся выше Первой Гряды, хотя еще и не достигший ее, смог заглянуть в Межгрядье. Уви­дел шерстяные низкие юры, похожие на складки кожи шарпея. Совсем вдали, перед Второй Грядой, вершины которой скрывались за тучами, дыбились острые очертания снежных сопок.

Афанасий испытал краткий зашкаливающий восторг, сменившийся тоской. Он сам не пони­мал причину своей тоски. Ему стало жарко, нудно и плохо. Он рванул на груди шныровскую куртку, физически ощущая, как в груди шевелится эль. Афа­насий понимал, что эля там быть не может и он у Гули, но одновременно чувствовал его в себе и что элю плохо оттого, что они на двушке.Эль корчился, и вместе с ним корчило и Афанасия. Он даже стал малодушно разворачивать Танца, но пег упрямился, не понимая, чего от него хотят.