Черемуховый рай. Записки очевидца

Глеб Горышин Черемуховый рай Записки очевидца

Берег Финского залива. Белесо. Парное молоко. В воздухе парно, на заливе бело-зелено. Недужно. И на сердце моем недуг: рубчик на сердечной мышце после инфаркта. До трех бывает рубцов, а после истончается мышца — аневризма, и все, капут.

Время трясогузок, время зябликов. Весна припоздала. По шоссе проехал финский автобус...

За обедом в Доме творчества писателей поэт Михаил Логинович Сазонов сказал:

— Я спать стал в последнее время. А то все не спал, думал о Марате, о Робеспьере, о Жанне д’Арк. Нас учили в тридцатые годы, что нам до всего дело. Вот я и думал о Марате, не спал.

Официантка принесла котлеты. Михаил Логинович ей сказал:

— Вы знаете, я пишу роман. А мне уже семьдесят четыре года, кое-что стал забывать. И у меня в романе любовная сцена: свидание возлюбленных. А я уж позабыл, как это бывает. Вы зайдите ко мне, пожалуйста, постараемся вспомнить. Да, придите, в романе у меня даже не сцена, а целая глава.

Официантка сделала глазки:

— Ну что же, придется помочь писателю.

— Вот спасибо!

На другой день другая официантка принесла бризоль по-одесски. Михаил Логинович съел бризоль, сказал официантке:

— А теперь вы нам с Глебушкой принесите по стакану коньяку.

Официантка оскорбилась:

— Я коньяк не ношу. Это вы меня коньяком угостите.

— Не поняла шутку, — огорчился Михаил Логинович. — Культурешки не хватает. — Он что-то приятное вспомнил, посветлел лицом: — А мы, бывало, денатурат пили. Дешевый, восемь копеек литр. С косточками на этикетке. За Смоленское кладбище уйдем, сядем на травку... Мы его сквозь марлю процеживали и — стаканами. Милое дело. Я тогда здоровый был — слесарюга. А дружок у меня молодой, да и я молодой, ну тот еще не окрепший, он выпил и носом сунулся в Смоленку. Я его хвать за шкирку и вытянул. А то бы утонул.

Лед на заливе в промоинах. Тихо. Из дали льда доносятся клики чаек, как голоса стихий.

Вчера дошел по берегу до страны моего детства, до наваленных зачем-то финнами в море каменных гряд, до полурухнувших бетонных стен, до сосен, привставших на цыпочки, на кончики кореньев; почва из-под них выветрилась, но сосны живут... Я припомнил эту местность и мальчика —меня самого, белобрысого, мягковолосого, долговязого, жадного до жизни. Так хотелось встретить мальчишку, у него были ясные глаза и в них жажда, жажда жизни. Что осталось во мне от того мальчишки? Да, жажда жизни есть, а жизни в обрез.

Один-единственный рыбак на льду посреди промоин. Неробкий, небоязливый рыбак, тихо, вразвалочку идет по морю. Хотя и белесое, но уже море; вода берет верх над ледяной твердью. Идет себе рыбачок, не утонувший, сняв шапку. Теплый, парной день у моря. Что может быть лучше?

Рыбак ступил на берег, ему хотелось быть замеченным: таких немного — двадцатого апреля ходить по Финскому заливу.

Во льду прорезались русла ручьев. Вылупились на свет Божий камни, как яйца динозавров. Где они были-то? Неужто их скрывал такой толщины лед?

Посвистывают дрозды, поскрипывают зяблики. Вчера видел, как пела на ели сойка, не кричала по-соичьи, а пела, подрагивало ее горлышко, как у горлинки.

По вечерам дрозды дают концерты — красиво, печально, слаженно; поют разноголосо, но одним ансамблем.

Еще один вечер жизни, еще одна весна. Очень много льда на заливе: морозу было много зимой, наморозило.

Идет своим чередом собачья жизнь — при Доме творчества писателей. Малость одичал, озлобился добрый Шарик. Был у него хозяин, бил Шарика, пил и умер. Шарик иногда бегает к дому своего бывшего хозяина, но теперь у него хозяйка — уборщица Тоня. К Шарику прилепился Тобик, он же Бублик и Чернушка. Подпеска привели и бросили. В щенячестве он жил в доме у людей, привык спать на диване. Теперь у него один Шарик — и поиграть, и погреться, получить необходимое для жизни тепло. У Шарика и Тобика одна мама —Тоня.

Шарик и Тобик — хорошие ребята, но они опасны для кошки Дымки. Дымку принесли в коробке вместе с котятами и подбросили. Дымку тоже удочерила Тоня. Она прогуливает Дымку, охраняет от Шарика с Тобиком. И всех кормит. «Писатели едят котлеты, а они не едят», — с удовлетворением сообщает Тоня о своих питомцах.

У Тони был муж Саша, с перебитыми на войне ногами. Недавно он умер от рака желудка. Когда здоровый был, напивался, кричал, махал руками. Потом притих и умер.

Залив дышит холодом, ледяной стужей. Тучи на небе. Половина седьмого вечера. В мареве, в крошеве вдруг зачернели, задвигались рыбаки. Слышно, как шурхают по льду сапогами. Рыбаки идут галсами, выбирают твердь. У берега, кажется, неперебродные разводья. Дует свежак, но с другой стороны, чем в минувшие дни, с юга, юго-востока.

Пустынно на пляже и некуда спешить. По-прежнему надо зарабатывать на жизнь, но уже ничего никому не надо доказывать. Чайки, вороны на льду, на песке.

Рыбаки перебредают разводья по колено в воде, скользят. И там на льду с рыбаками собака. На заливе сизым-сизо.