Чемоданчики

Нас окликнули со стойки, еда была готова. Раф пошёл за едой, а Герман с Тохой вышли покурить, мы с Лёвой остались вдвоём. Я внимательно изучал его.

– Ты считаешь себя неудачником? – спросил я.

Я не хотел его обидеть, мне просто интересна человеческая природа. На этот раз он не отвёл от меня взгляда; наверное, его удивило, каким мягким и добродушным тоном я это сказал. И он ответил:

– Да, считаю.

Я был уверен, что он осознает свою неполноценность, но я никак не ожидал, что человек способен в этом признаться.

– Те неприятные вещи, которые тебе говорят, – продолжал я. – Ты воспринимаешь их всерьёз?

Он ответил утвердительно.

– Они правы. – говорит он. – И меня это печалит.

Если многие люди, подвергавшиеся травле, задаются вопросом «Что я им сделал?», то Лёва спрашивал себя «Что со мной не так?». Мне не было жаль его и от этого становилось неприятно; если я не чувствую к нему жалости, выходит, я такой же, как те, кто с ним так обходится?

– Но в прошлом году вся школа убедилась, что ты всё-таки можешь дать отпор. – я улыбнулся ему. – Думаю, в этом году на тебя будут смотреть с опаской.

Он тоже улыбнулся мне в ответ.

Вернулся Раф с подносом и спросил:

– Кто заказал бургер с сыром?

Я ответил, что это был я, и тут же получил оплеуху.

– Ебанулся? – крикнул я.

– Из-за твоего бургера задержали заказ. – пояснил Раф и похлопал меня по плечу.

Подошли Герман с Тохой. Мы поели, вспомнили пару весёлых историй и обсудили бытовые вопросы предстоящего учебного года. Потом прогулялись обратно до парка Ленина и там расстались; Раф пошёл со мной.

– Ну, что, на Дзержинский? – спросил Раф, когда мы остались вдвоём.

– Пошли, старина.

Дзержинский район расположился на самом краю города, дальше шла только степь и железная дорога. Кто никогда не жил в пригороде, тот не совсем понимает специфику таких мест. Здесь нет ни торговых центров, ни рынка, ни развлекательных заведений, ни даже государственных учреждений, а потому у жителей города, которые не живут здесь, нет причин хоть раз в жизни его посетить. Таким образом, несколько дворов, закрытых трёхэтажными сталинками, отделены от остального города и не имеют связи с внешним миром. Здесь каждый знает друг друга, и при виде незнакомого лица смотрят на пришельца с подозрением. По правде говоря, сюда и не следует соваться. Скажем, некий дядя Вова в пьяном угаре изнасиловал и зарезал жену. Соседи сто раз подумают прежде, чем дать показания, ведь дядя Вова с ними вырос. Зато они могут тыкнуть пальцем на одинокого бродягу, случайно забредшего в этот район, ведь, кроме вовкиной жены, у него больше нет причин бродить здесь. А с дяди Вовы соседи возьмут честное слово, что такого больше не повторится. И действительно не повторится, ведь впредь дядю Вову любая баба будет обходить стороной. Здесь все всё про всех знают, но про самих местных жителей чужак не знает ничего. Они скрытны, они подозрительны. Они привыкли, что живут не на краю города, а на краю жизни; повисли на нём и уже не поднимутся. С вечера до утра район патрулируют полицейские машины. Местные часто идут в полицию, видят в местных структурах возможность жульничать и при этом иметь власть, и многих привязывают к родному району, система верит, что, если местный участковый здесь родился и вырос, он всё про всех знает и будет закладывать беспризорников, однако участковый, напротив, укрывает их. Несмотря на широкое влияние полиции на здешних улицах, женщины, идя вечером с работы домой, оглядываются по сторонам, а детей после захода солнца загоняют домой. Это был самый край города и сюда часто захаживали цыгане, живущие в степи в шатрах: приходили сюда воровать, просить милостыню или же закупиться в местном розничном магазине (в центре их бы повязали за отсутствие документов). Полиция это знала и брала с кочевников плату за проход в черту города, за это местные жители ненавидели и тех, и тех; уже бывали случаи, когда ребёнок выходил поздно вечером в магазин и не возвращался домой, и никто его больше не видел.

И в это чудесное, а осенью крайне романтичное место, меня повёл Рафаэль. Он здесь родился и вырос, а я всё детство прибегал сюда играть с ним и его друзьями. Дзержинский район для нас был дверью в прошлое. Время действительно здесь останавливалось, мы чувствовали его дыхание.

Мы сели на качели и наблюдали, как дети гоняют мяч и забивают его в самодельные ворота из кирпичей и железной сетки.

– Ты писал летом? – спросил меня Раф.

– Работал над одним текстом.

Мяч прилетел к нам, Раф пнул его обратно юным спортсменам.

– Это должен был быть сценарий. Но что-то не задалось.

– Это уже не в первый раз. В чём причина?

– Тяжело развивать сюжет в нужном темпе. Тяжело уместить в него мысль. А главное, тяжело удержать на нём собственное внимание.

Раф сплюнул и похлопал меня по плечу.

– Не тоскуй, Тарантино, ещё пройдёшь по красной дорожке.

– Иди ты!

Мяч снова прилетел к нам. Раф взял его в руки и крикнул мальчишкам:

– Пацаны, мы понабиваем?

– А?! – услышали мы с поля.

– Мы понабиваем?

– Мы играем.

– Да мы чуть-чуть.