Человек внутри

Усевшись на лавку, она молча посмотрела на меня.

– Вы не моя мама. Я даже не знаю, как вас зовут.

– Тогда кто я? Самозванка? Уже как пятьдесят второй год Олеся.

– Если бы! Вы запутались. Я и впрямь долго не общался с мамой, но прекрасно помню, какая она.

– Какая? – спросила Олеся лукаво и прищурилась. – Наверняка лучше, чем я.

– У неё весёлые завитушки на затылке, глаза такие же светло-карие, как у меня. Она тонкая, высокая, с пушком над верхней губой и намного младше. Не в обиду вам, конечно же. Знаете, что я думаю? Вы потеряли сына в аварии, или он умер от смертельной болезни, рака, к примеру. Вы настолько тоскуете о нём, что решили, будто он жив, и вышли на его поиски. Вот, насколько вы не верите в смерть! Увидали кого-то похожего на него (то есть, меня) через окно, когда проходили мимо «Летнего розмарина». И теперь достаёте со своей болью и одиночеством! Будьте так добры, не мешайте и будьте здоровы и счастливы.

– Слушай, дай-ка ещё немножко посмотреть на тебя. Ты теперь другой.

– Глядите. Кто ж вам не даёт? Только на расстоянии! – предупредил я строго и добавил с долей заинтересованности: – Что вы имеете в виду под словом другой?

– Взрослый. Я не видела тебя год, полтора месяца и девятнадцать дней. Много, очень много! Ну, нагнись поближе, хочу тебя поцеловать в щёку. Что ты упрямишься, Сашенька?

– Не лезьте!

Я отвернулся, скрывая презрение в усмешке. Меня не переполняло сочувствие к Олесе, однако чисто по-человечески было её жаль. Понемногу пробуждалось сострадание, и даже захлёстывала нежность.

– У меня есть твоя фотография.

– Старомодно. Ещё и в кошельке?

Олеся, не ответив, расстегнула чёрную сумку из искусственной кожи. К замшевым туфлям уронила паспорт в потрёпанной обложке и ещё что-то мятое, засаленное и грязное, а когда подняла, недовольно кряхтя, проверила тотчас кошелёк и страшно разозлилась.

– Что там?

– Пропала. Я потеряла фотографию. Твою фотографию! Ну почему?

Она суетливо завозилась в сумке, проверила все карманы, но, ничего не найдя, поникла плечами.

Всхлипнула с грустью и пролепетала виновато:

– Фотография была здесь! Клянусь здоровьем!

– Верю, верю, – проговорил я глухо, но проявил снисхождение к Олесе и улыбнулся мягко. – Не ройтесь больше и не клянитесь. Она, наверное, выпала по дороге сюда, или вы просто-напросто оставили её дома.

– Исключено! У меня отменная память. Я знаю, чувствую, что не выкладывала фотографию, – возразила она невозмутимо и накрыла ласково мою ладонь своей. – Живёшь неподалёку?

– Да так, далековато. Впрочем, мне нравится водить машину. Радио слушаю.

– Какое совпадение! У тебя есть любимая песня?

– Все песни задевают по-своему, и каждая из них любимая… Мне пора вернуться в магазин.

– Как же я? Что делать без тебя?

Старуха хотела было остановить меня, но вдруг пошатнулась и, завалившись обратно на лавку, промурлыкала загадочно:

– Дел по горло у Сашка́. Обменяемся номерами?

– Не думаю, что это хорошая идея. И только попробуйте преследовать меня!

– Если и попробую? – пискнула Олеся с вызовом. – Бросишь на расправу полицейским? Ты очень меня разочаруешь. И так расстроил, когда уехал и не простился со мной. Сменил, оказывается, имя и фамилию, да устроился в магазинчик. Кстати, как твоё отчество?

– Измаилович, – ответил я сухо, стоя к ней спиной.

Олеся заахала.

– Всего лишь совпадение?

– До свидания.

– До встречи, – попрощалась она счастливо.

Я отворил дверь «Летнего розмарина», и сразу же, как Костя окликнул девочку, чтобы передать ей букет душистых лилий, меня замутило.

Глава двенадцатая. Посиделки в кабинете с зелёными обоями

Психолог Макаров был облачён в чёрное одеяние, сшитое ему, верно, не по размеру. Я медлил с рассказом, тянул всеми способами время, не встречаясь с острым, жёстким взглядом, от которого делалось неловко и душно, и глядел на стол с лампочкой в выпуклом стекле.

Поделился, наконец, наблюдениями и догадками. Мне было нечем дышать. Я был сильно озабочен появлением матери, о которой не слышал, и сходил с ума.

Макаров пододвинул пиалу, полную подушечек с карамелью. Он сгрыз кешью и, не переставая вяло жевать, спросил дружелюбным насмешливым тоном:

– Не едите сладкого?

Его лицо было небритым, щёки желтоватыми и впалыми. Носогубные складки глубокими. Единственной красивой и приятной частью его лица был аккуратный, округлый, пухлый нос красного цвета.

– Просто не хочу.

– Хорошо. Но я бы взял, потому что вкусно… И что вы думаете? Кто такая Олеся?

– Не уверен, что понимаю. Как по мне, никто!

– Вы же пришли сюда не для того, чтобы побеседовать за чашкой чая. Значит, загвоздка имеется. – Он поднялся с кожаного кресла и нажал на пищащий браслетик, желтоватый, как пыль.

В кабинет вбежала помощница с пепельными кудряшками, которые прыгали весело, совсем как живые, и напоминали тугие пружинки. Она забрала из рук Макарова стопку тетрадей на скрепке и бросилась стремглав за дверь. Во всём облике психолога сквозила небрежность. Он спокойно воспринял поспешность помощницы. Мне было непривычно, а при малейшем движении неудобно.