Человек в искусстве экспрессионизма

Пронзая духовным взором бездуховный предметный мир человеческой цивилизации, экспрессионисты срывали с него покров первичной видимости – и цивилизационное пространство тут же «обнажалось», в самом буквальном смысле обнаруживало свою деформированность и неприглядность. Тем самым экспрессионисты декларировали примат духовного видения объекта изображения над объектом как таковым. Но где пределы допустимой деформации объектов внешнего мира? История искусства и литературы XX века показала, что этих пределов не существует. То есть сдвиг в субъективизацию восприятия все же независимо от нас существующего мира (мироздания) в XX веке произошел огромный, и уже в первые два десятилетия темпы были набраны стремительные. Безусловно, этому способствовали открытия 3. Фрейда и К. Г. Юнга, активно использовавшиеся уже экспрессионистами, возведенные в абсолют сюрреалистами, хотя не только они. Реалисты стремились выдерживать определенное равновесие между «объективным миром» и субъективным видением его. Насколько это им удавалось – вопрос почти праздный, ибо ответ на

него предполагает, что отвечающий сам точно знает пределы своей собственной субъективности в самих подходах к ответу. Именно наш, отечественный, опыт сегодня особенно предостерегает нас от крайностей, проистекающих в первую очередь от слишком уж большой уверенности в своей правоте, базирующейся прежде всего на наших убеждениях. Но как проплыть между Сциллой полной аморфности изложения и Харибдой четкой ясности в ответах на все вопросы? Один из способов – постоянное сочетание «очевидного» и «невероятного», всем известного и тривиального – и неожиданного, потому что ничто не может убедить нас лучше, чем самое обыденное и тривиальное, которое в самый неожиданный момент поворачивается именно для нас необыкновенной стороной, при этом, однако, ничего не утрачивая по сути от своей тривиальности.

Субъективизм экспрессионизма можно в каком-то смысле обозначить как принцип карикатуры (но в исконном значении слова, от итальянского caricare – загружать, нагружать). Экспрессионисты постоянно «загружали» предметный мир действительности своим деформированным субъективизмом, хотя их «карикатуры», очевидно (как все хорошие карикатуры), помогали выявить в этой действительности черты, не столь заметные в ее обыденной, неокарикатуренной, видимости. Реалисты достигали того же (или почти того же) с помощью гротеска и сатиры, и некоторые экспрессионисты охотно использовали эти приемы (достаточно вспомнить хотя бы Г. Гросса). Но даже ярчайшие «карикатуры» реалистов («Ревизор» Гоголя, «История одного города» Салтыкова-Щедрина и т. д.) абсолютно свободны от эсхатологической и метафизической тревоги экспрессионистов. «Процесс» и «Замок» Ф. Кафки при всем желании и самом примитивном чтении никак не удастся свести к карикатуре на бюрократическую систему в Австро-Венгерской монархии – метафизика здесь, можно сказать, «выпирает» из каждой страницы. Наиболее «экспрессионистичен» роман «Бесы» Ф. М. Достоевского, особенно его финал, но и здесь речь идет не о «конце света», а о некоем художественном диагнозе состояния российского общества с учетом возможных перспектив развития «болезни».

Радикальность разрыва экспрессионизма с реализмом XIX века, а также утрирующими (натурализм), размывающими (югендстиль) его течениями по-настоящему, кажется, так и не была осознана, потому что экспрессионисты, начиная делать свои открытия в чисто художественной сфере, двигались поначалу совершенно интуитивно и теоретически себя никак не осознавали. Пора, видимо, окончательно отбросить вульгарную привычку оценивать художественные и литературные течения по внешним, «организационным», принципам – эти принципы ничего или почти ничего не дают для понимания внутренних закономерностей самого искусства, а многочисленные манифесты различных кружков и групп чаще всего затемняют сущность и место конкретных явлений в историко-культурном процессе в целом: непосредственные участники исторического «действа» почти никогда не понимают его подлинной сути и чаще всего выдают желаемое или вовсе мнимое за действительное. Основоположники экспрессионизма, голландец Винсент Ван Гог и норвежец Эдвард Мунк, хотели выразить своими картинами прежде всего свою болящую и кричащую душу (не случайно именно картина Мунка «Крик» (1893) до сих пор нагляднее всего передает глубинную сущность экспрессионизма), «деформация» мировосприятия и экспрессионистский способ письма появились в их творчестве за 20–30 лет до того, как немецкие экспрессионисты придумали термин экспрессионизм и стали сочинять свои манифесты.